— Подойдите-ка сюда, милейший, да не беспокойте соседей. Выпейте, закусите, да пдоваливайте-ка отсюда со всеми своими пдичендалами, и оставьте нас всех с нашими заботами. На этой земле клинки точат не на точильном камне, а скдещивая их ддуг с ддугом, и мы сойдем в могилу, как и пдишли в этот миг. 

Когда же вопли, пренеприятные для слуха, заставали доброго андалузца в дурном расположении духа, то не было такой брани в его памяти и такого колкого словца или понятия в толковом словаре, которые бы он не изверг во весь голос со своего крыльца или из окна на голову бесстыжего француза, если это был холостильщик, или француза-попрошайки, если им оказывался один из рыцарей точильного камня. Однажды какой-то важной персоне довелось побывать в его лавке, и, видя возбуждение Манолито, который редко выходил из себя, эта персона выразила удивление его воплями и выкриками. На это наш герой возразил: 

— Свинство,— это было самое страшное ругательство, которое он имел обыкновение позволять себе.— Свинство,— снова повторил он,— дазве вы не видите: если фдансузишки повадятся таскаться с этими камнями и свистульками, то кончится тем, что они изведут всех испансев и сделают нас годными дазве на то, чтобы 

1 Маленький дом, в котором он жил, вместе с несколькими соседними домами превратился в большой склад и лавку по продаже фаянсовой посуды, изготовляемой в Картухе. (Примеч. автора.) 

служить евнухами у великого тудка или султана Мадокко? 

Из того, что случилось потом и дошло до наших дней, читатели увидят, что дон Манолито, помимо прочих достоинств, обладал еще и даром провидца. 

Бесконечным был бы рассказ о поэтических сполохах дивного волшебства с их чудовищными преувеличениями, которыми Манолито Гаскес обессмертил свое имя в нашей поэтичной, чарующей, все превозносящей Севилье. Мы закончим рассказ следующей историей. В один прекрасный день наш герой вместе со значительной частью севильской знати и молодежи, всегда принимавших его в своем кругу, присутствовал на фехтовальном турнире, где соперники показывали как свое искусство во владении тонкой рапирой, так и неодолимую мощь смертоносной шпаги. После того как два фехтовальщика восхитили присутствующих своей ловкостью, отвагой, ложными выпадами, уколами, финтами и оставили у всех зрителей глубокое впечатление приятного изумления, один из самых знаменитых мастеров клинка спросил нашего героя: 

— А вы, Манолито, владеете шпагой? 

— В этом я был силен,— ответил он,— я воспитанник учеников Каддансы и Пачеко; вы, надеюсь, не забыли знаменитые ливни семьдесят шестого года? 

— Конечно. 

— Так вот, однажды вечедом во вдемя пдоливного дождя,— продолжил он,— я был на ужине у сеньоды мадкизы... Все сеньоды уже уехали в своих экипажах, и только юная гдафиня де *** и ее сестда пдодолжали сидеть, так как из-за обилия воды их кадета не могла подъехать к кдыльсу. Обе сеньоды были очень дасстдое-ны и дешили идти пешком; что же делает Манолито? Выхватывает шпагу и говодит: «Сеньоды, деджитесь за меня». И Манолито со шпагой в дуке схватывается с дождем: даз, даз, даз, тедсия, квадта, пдима, все вдемя падидуя и отдажая удады, пдивожу их во дводес; ни единой капли не упало на сень-од, вся вода осталась позади, чуть не затопив Хидальду 1. 

Манолито Гаскес, сохранивший свою молодость и жизнерадостность до последних дней жизни, умер 

1 Хиральда — минарет старинной севильской мечети высотой 117 метров, превращенный позже в колокольню. 

почти восьмидесяти лет от роду в начале памятного 1808 года. 

Что сказал бы этот король андалузцев, проживи он еще несколько месяцев, дожив до трагического 2-го мая, до бессмертного дня победы при Байлене? 1 Чего только не увидело бы его могучее воображение в многочисленных чудесных подвигах, совершенных благодаря небывалому подъему духа, истинному испанскому патриотизму! Если бы Манолито Гаскес был свидетелем нашей борьбы за независимость и начала наших гражданских междоусобиц, то для первой он был бы многократно увеличивающим стеклом, а для вторых — призмой, разлагающей на части и четко показывающей отдельные забавные эпизоды, которые теперь вызывали бы смех взамен рек слез и крови, которых эти междоусобицы нам стоили. Если бы наш герой проявил чудеса долгожительства и дожил до войны, первый акт которой только что закончился (идет 1841 год), то, без всякого сомнения, мы бы увидели его за составлением сводок военных действий для какой-нибудь газеты или рядом с кем-нибудь из генералов за обработкой донесений о стычках, штурмах и сражениях. Вот был бы праздник для его редкой способности увеличивать малое и видеть то, чего не было и в помине! 

ДОН ОПАНДО, ИЛИ НЕКИЕ ВЫБОРЫ 

Правительство, обещающее на выборах, обольщает; правительство дающее — подкупает; если оно угрожает, то является тираном; если попирает законы, то порабощает; все поступающие таким образом не достойны власти; народ же, терпящий подобное, не достоин свободы. 

Некий публицист 

Дон Опандо был вдов на один глаз, с весьма скудной растительностью на голове, выдающимся носом, развесистыми ушами, выпирающими вперед скулами, толстенными потрескавшимися губами и обширнейшим источником празднословия, казавшимся еще более вну- 

1 Имеются в виду важнейшие события войны 1808—1814 годов против французского нашествия. 

шительных размеров из-за непередаваемой улыбки, которая постоянно осеняла и украшала этот источник. Щеки дона Опандо были дряблыми и донельзя сморщенными, а потому придавали его физиономии тысячу постоянно меняющихся выражений, что, к несчастью владельца, обличало в нем искусного притворщика; кроме того, щеки эти красноречиво свидетельствовали, что во рту у него без труда могли бы поместиться и удобно сосуществовать, не сталкиваясь друг с другом, две полновесные головки ламанчского сыра или два солидных интендантских склада, смотря по тому, что было сподручнее заглотнуть: буде это манна или филантропический обед для бедняков. Если не считать костлявых выступов на коленных чашечках, то, глядя на его ноги, нельзя было бы усмотреть в них какого-либо несовершенства; правда, для этого надо было бы закрыть глаза на кривизну одной из них — результат некоего рокового несчастного случая, который следовало вменить в вину сеньоре его матушке. Этот случай произошел тогда, когда, будучи малым ребенком, дон Опандо являл собою самого прелестного звереныша из тех, кого преисподняя выкинула из своего чрева; и матушка его, жаждавшая покончить с ребяческими проказами своего дитяти, которое било посуду, залезало во все горшки, опустошало графины с вином, подстраховывалась с помощью скрученной в десять нитей веревки из дрока, связывая ему ноги у щиколоток, точно так же, как поступают с подсадной уткой, чтобы не сновала с места на место.