— А вот за что: после военной службы я отказался ходить к мессе, оттого что все не мог решить, есть бог или его уже вовсе не стало. Вскорости я женился; жена принесла мне тройню; урожай у меня пропал, две лошади подохли, словом, я вконец разорился. Однажды отправился я в Мадрид, чтобы продать ослика, последнее, что еще оставалось в доме на продажу, да не успел я туда добраться, как свалился мой ослик в судорогах и тут же околел. Шкуру его я продал за одно дуро и побрел обратно домой, раздумывая, доказывает ли все случившееся, что бога нет; и вот, представь себе, встречается мне по дороге бедняк с тремя детишками, оборванными, полумертвыми от голода, и просит у меня милостыню да приговаривает, что бог мне воздаст сторицей. Насчет бога-то я счел за басню, но у меня самого было трое детишек, и я подумал, что они скоро тоже так вот по миру пойдут. И тут, сеньор, сердце у меня размягчилось, отдал я единственное свое дуро бедняку, решил — считай, что потерял,— и пошел своей дорогой, слыша, как благословляют меня те, кому достались мои последние денежки. И как ты думаешь, что я нашел, придя домой? 

— Веревку, чтобы повеситься? 

— Нет, это бы случилось, кабы бога не было; а так как бог-то есть, нашел я дома письмо, где сообщалось, что полковник, у кого я служил денщиком, умер и оставил мне тысячу дуро. Выбегаю я тотчас же в город 

и кричу: «Бог-то есть! Бог-то есть!» Хозяйство мое пошло на лад, получил я должность альгвасила, поскольку стал добрым христианином и нынче не было бы в городе человека счастливей, чем я, если бы меня называли дядюшкой Бог-то-есть и бросили наконец звать дядюшкой Бога-нет. 

— Послушай-ка, я вот зачем тебя позвал: ты ведь юже из служителей закона — так вот, не слыхал ли ты о деле, что затеял окружной судья против меня и того дурня из-за драки с чужаками во время праздника? 

— Еще как слыхал! Нынешним утром как раз и пришла от судьи бумага, и я ее только что передал алькальду. 

V 

— А что в ней сказано, знаешь? 

— Как не знать! Его милость при мне эту бумагу вслух прочитал. 

— Право слово? И что же там написано? 

— А то написано, что придется тебе, чтобы никому обидно не было, заплатить тысячу реалов в счет судебных издержек. 

— Ну, право слово! Клянусь пресвятым... А Барто-ло? 

— Бартоло вышел сухим из воды. 

— Да ведь дрался-то он, а я только поругался с чужаками да сразу же и пошел на мировую, чтобы на меня это дело не свалили. 

— Так-то оно так, да только судья говорит, что коль скоро Бартоло дурень, он наказанию не подлежит, вот тебе и присудили заплатить за него. 

— Ну, право слово, ну, право же слово! Чтоб такое со мной приключилось! 

— Ладно, счастливо оставаться, нынче у нас, служителей правосудия, будет полно забот с рекрутским набором. Тебе-то, Кардона-Умник, бояться нечего, ведь у нас тридцать парней годных, а в солдаты заберут только четырех, так что вряд ли тебе жребий выпадет. Смотри-ка, уже к мессе звонят. Ступай в церковь, ведь бог-то есть! 

Альгвасил уходит. 

— Только к мессе мне идти недоставало, право слово! — говорит Кардона-Умник и рвет на себе волосы. 

— Да брось,— уговаривает его тетушка Болера-Врунья,— не расстраивайся, чего там, тысячью реалов больше, тысячью меньше. 

— Тетушка Болера, дело не в тысяче реалов, бесит меня, что этот дурень теперь надо мной потешается... Ну, право слово, недолго ему смеяться, я-то всего тысячу реалов потеряю, а он зато в тюрьму сядет! 

— Хорошо придумано, сынок! Если ты его упрячешь за решетку, кто еще станет отбивать у тебя Иерому? А если ты женишься на Иероме, самой богатой девушке в городе, тебе и вовсе будет нипочем — тысячью реалов больше, тысячью меньше. 

— Право слово, верно вы говорите, тетушка Болера. Вы тут подумайте хорошенько, какую каверзу ему подстроить, а я со своей стороны тем же займусь. На этом — счастливо оставаться. 

— Прощай, сынок. 

Кардона-Умник, уходя, замечает чью-то шляпу в густой крапиве под балконом дома алькальда и восклицает: 

— Ну и ну, право слово! Чья это шляпа? 

— Должно быть, тот дурень ее потерял, бродил он тут ночью. 

— Ай, тетушка Болера, душенька вы моя! Какая мысль пришла мне в голову, право слово! 

— Расскажи, сынок, расскажи. 

— Погодите немножко, сейчас потолкуем. Раз, два, три! 

Кардона-Умник забрасывает шляпу Бартоло на один из балконов дома алькальда и сообщает вне себя от радости: 

— Ага! Там ей и место, право слово! 

— Скажи-ка, парень, что ты затеял? 

— Ловушка готова, право слово! Сидеть дурню за решеткой, это уж точно, как дважды два семь. Ну, тетушка Болера, теперь-то вы мне и пригодитесь. В этом году мои фруктовые деревья не дали урожая, зато в будущем плодов будет хоть отбавляй. Видите шляпу этого дурня? 

— Да, только, по мне, ей скорее место на вишневых деревьях, чтобы дроздов отпугивать. 

— Нет, она куда лучше будет выглядеть на балконе Иеромы. Слушайте и шевелите мозгами. Прошлой ночью Бартоло забрался в спальню дочки алькальда; слезая с балкона, уронил под ним шляпу; по этой шляпе нетрудно найти прыгуна по балконам, совратителя девиц, а тут алькальд и упрячет в тюрьму незваного гостя, похитившего честь его дочери. 

— Хвала господу, умом он тебя не обидел! 

— Еще бы, я-то не дурень, право слово! Ну, поняли вы меня? 

— Все ясней ясного. Позавидуешь матери, у кого такой сообразительный сынок! 

— Осталось только одно — чтобы весь город узнал о проделках дурня. 

— Уж здесь-то, на площади, я всех берусь оповестить. 

— А я беру на себя улицы и переулки. Итак, за дело, тетушка Болера! 

— За дело, Кардона-Умник! 

Снова звонят к мессе, и Кардона-Умник уходит, потирая руки от удовольствия. 

III 

Народ толпой идет по площади в церковь. Кто бы ни прошел мимо тетушки Болеры-Вруньи, будь то мужчина или женщина, она с таинственным видом им что-то сообщает, указывая на балкон, где красуется шляпа Бартоло. Алькальд с дочерью выходят из дома, у Иеромы на голове платочек. Алькальд беседует с дочерью. 

— Господи помилуй, отец, с чего это вам приспичило идти к ранней мессе?