Он надеялся пересечь его и оказаться в городе раньше, чем лодка пристанет к противоположному берегу. Увы! Когда задыхающийся, весь в поту Манрике добрался наконец до въезда в Сорию, люди, приплывшие из Сан-Сатурио, уже входили в город через ворота в крепостной стене, которая в те времена тянулась вдоль реки, отражавшей в своих водах ее черные зубцы. 

Отчаявшись нагнать беглецов, наш герой не утратил надежды отыскать их пристанище в городе. Весь во власти этой мысли, он пустился бродить наудачу по улицам Сории, постепенно приближаясь к кварталу Сан-Хуан. 

В ту пору, как, впрочем, и по сей день, улицы Сории были узкими, темными и кривыми. Царившую там глубокую тишину лишь изредка нарушал отдаленный собачий лай, скрип затворяемой двери да ржание горячего скакуна, нетерпеливо звенящего цепью в подвальном стойле. 

Чутко прислушиваясь к ночным звукам, в которых ему чудились то шаги человека, только что скрывшегося за углом пустынного переулка, то неясные голоса приближающихся людей, Манрике проблуждал наугад несколько часов. 

Наконец он остановился у старинного каменного дома, большого и сумрачного, и глаза его радостно вспыхнули: из высокого стрельчатого окна этого сооружения, достойного именоваться дворцом, сквозь розовый шелк легких занавесей лился теплый свет, озаряя темную потрескавшуюся стену напротив. 

— Сомнений нет! Здесь живет моя незнакомка! — тихо прошептал юноша, не сводя глаз с готического окна.— Да, да, именно здесь. Ведь она проскользнула в город через ворота Сан-Сатурио, а они и ведут сюда. Вот дом, в котором после полуночи кто-то бодрствует. Кто же, как не она, вернувшись после ночной прогулки, может не спать в такой час? Да, да, это ее дом. 

Твердо уверенный в своей правоте, полный смелых, фантастических замыслов, он ждал рассвета, неотрывно глядя на высокое окно, в котором всю ночь горел свет. 

Когда совсем рассвело, тяжелые входные двери под аркой, увенчанной гербом владельца дома, пронзительно и протяжно заскрипели. На пороге, со связкой ключей в руке, протирая глаза и обнажая в зевке зубы, которым мог бы позавидовать крокодил, показался слуга. 

Юноша тотчас бросился ему навстречу. 

— Кто живет в этом доме? Как ее зовут? Откуда она? Зачем приехала в Сорию? Она замужем? Отвечай же, отвечай, ты, скотина! — с этим приветствием обратился он к несчастному слуге, так дергая его за руку, что бедняга, испуганно и оторопело уставившись на Манри-ке, не сразу смог ответить ему. В конце концов он произнес, заикаясь от изумления: 

— В этом доме живет благороднейший сеньор дон Алонсо де Вальдекуэльос, старейший егерь его королевского величества, раненный в сражении с маврами. Он поселился в Сории в надежде восстановить свои силы. 

— А его дочь,— нетерпеливо прервал юноша,— дочь, сестра, жена или кем там она ему приходится? 

— В доме нет ни одной женщины... 

— Ни одной?! А вон в тех покоях? Я сам видел — там всю ночь горел огонь. 

— Там? Там спальня моего сеньора дона Алонсо,— боль не дает ему уснуть, и он не гасит свет до утра. 

Если бы у самых ног Манрике внезапно ударила молния, это поразило бы его куда меньше, чем ответ слуги. 

V 

— Я должен, должен ее найти. Я уверен, что узнаю ее с первого взгляда. Как? Этого я не могу объяснить, но узнаю наверняка. Стоит мне вновь услышать ее шаги, звук ее голоса, увидеть край ее платья — всего лишь краешек подола, и я тотчас узнаю ее. Днем и ночью струятся у меня перед глазами складки ее прозрачной белоснежной накидки; днем и ночью звучит в моих ушах шорох ее одежд, ее смутные неясные речи... Что она сказала, что? Ах, если бы узнать, может быть... Но нет, даже не зная, я найду ее, найду непременно, так говорит мне сердце, оно не обманет. Пусть я напрасно обошел все улицы Сории; пусть не спал ночей, не сводя глаз с какого-нибудь окна; потерял десятка два золотых, чтобы заставить разговориться нескольких слуг и дуэний; подал в храме святого Николая святую воду какой-то старухе, столь искусно укутанной в шерстяную накидку, что она представилась мне самим совершенством; пусть, выйдя с утренней мессы из соборной церкви, я, как безумец, помчался за носилками архидиакона, приняв подол его сутаны за платье моей незнакомки; пусть так... Я все равно найду ее, и радость свидания с лихвой вознаградит меня за муки поисков! 

Какие у нее глаза?.. Наверное, голубые — голубые и влажные, как вечернее небо. Я люблю голубые глаза. 

Они так выразительны, так печальны, так... Да, да, они голубые! Это несомненно! А волосы — черные, аспидно-черные и длинные, развевающиеся по ветру. Мне кажется, я видел, как в ту ночь они струились так же, как ее наряд, и были черными... Да, да, конечно, совершенно черными. 

Большие томные голубые глаза и черные распущенные волосы так подходят высокой женщине — ведь она высокая, высокая и стройная, будто ангелы церковных порталов, чьи овальные лица полускрыты таинственной сенью каменных капюшонов. 

А голос! Ее голос я слышал... Он нежнее шепота тополиных листьев под ветром, а походка плавна и величественна, словно музыка. 

Так неужели это создание, прекрасное, как сны моей юности; женщина, которой дорого и ненавистно то же, что мне; та, чья душа родственна моей душе, чье существо — часть меня самого,— неужели она останется равнодушной, встретив меня?! Неужели она не полюбит меня так же, как я готов полюбить ее и люблю уже сейчас всеми силами души, всем своим существом? 

Скорее туда, туда, где я увидел ее в первый и единственный раз... кто знает, может, она — такая же фантазерка, любящая уединение и таинственность, подобно всем мечтательным душам,— снова бродит в ночной тиши среди развалин? 

Два месяца пролетело с тех пор, как слуга дона Алонсо де Вальдекуэльос развеял заблуждения Манри-ке; два месяца, в течение которых юноша строил воздушные замки, рассыпавшиеся в прах от дуновения жизни; два месяца, потраченные на тщетные поиски незнакомки, нелепая любовь к которой, основанная на не менее нелепых фантазиях, росла и крепла в его душе; и вот наш влюбленный вновь пересек мост, ведущий во владения тамплиеров, и углубился в запутанный лабиринт садовых дорожек.