Вокруг шум, гам, неразбериха. Тогда химик, который, хоть и( не выходил из своей норы, не упустил, однако, ничего из разыгравшейся сцены, решает достойно завершить этот невероятный спектакль и, смешав огромное количество селитры и взрывчатки, устраивает оглушительный, подобный пушечному выстрелу взрыв. И все действующие лица нашей трагикомедии в ужасе скатываются вниз по лестнице: лавочник и его дочь, переписчик и чиновник с сыновьями, цепляющимися за старуху, девчонки — за своих кавалеров, сапожник — за вдову, и альгвасил, обняв валенсианочку и крича на весь дом: «На помощь правосудию! Дайте мне сюда эту гадюку, вот кто настоящая преступница!» 

V РАЗВЯЗКА 

Прошло восемь дней, и альгвасил по распоряжению сеньора алькальда очистил весь дом и надежно упрятал старуху. Лавочник прикрыл торговлю и перебрался с дочерью на жительство в горы Сантандера. Девочки вдовы трудились теперь не поднимая головы под неусыпным оком приставленной к ним матерью мадам Тюль-Бобине. Сапожник поколотил жену и теперь сидит в тюрьме, а она пристроилась под крылышко к химику. А наша валенсианочка сняла комнату в бельэтаже на улице Калье-де-лос-Хардинес и всякий раз, продлевая контракт, называла поручителем... альгвасила. 

НОЧНОЕ БДЕНИЕ 

I ПАЦИЕНТ 

О вечный случай, перст судьбы! Кому страданье выпало на долю, 

разве не ждет тебя всегда с надеждой? Кому ж счастливый жребий выпал, 

всегда прихода твоего страшится! 

Архенсола 

Я ничуть не сомневаюсь, что все мои читатели не раз проводили вечер, с наслаждением веселясь на балах и карнавалах, смешавшись с шумной ликующей толпой; хочу надеяться, что все вы или, во всяком случае, многие понимаете то счастливое состояние, что испытываешь, когда под рокот сладкозвучного оркестра и сверкание ярких огней ведешь галантный разговор с прелестной собеседницей; вокруг со смехом и гомоном носятся какие-то люди, сходятся друг с другом, опять расходятся, и не успеешь оглянуться — они уже снова вместе. Я подозреваю также, что после бала, когда наступает роковой час расставанья и спадают чары, кто-нибудь из гостей, с сердцем, полным огня и заманчивых надежд, весь во власти обольстительных грез, забывает о своем бренном теле и не замечает, что лоб его влажен, по спине течет пот, и он тяжело дышит. Он занят лишь тем, чтоб, выстояв очередь в холодном переулке, успеть подать накидку своей даме и пожать белую ручку, подсаживая ее в карету, и едва ли замечает, что на лице его холодная испарина, голос охрип, в голове шумит, и он чувствует странное недомогание. 

Разумеется, у меня нет сомнений, что, вернувшись домой, наш герой ощущает легкий озноб и что время от времени грудь его раздирает сухой кашель, покалывает в висках, что голова его словно налита свинцом, и сам он еле держится на ногах. Могу себе даже представить, что у него впервые мелькает мысль о болезни или хотя бы о сильной простуде, и что он ложится в постель, и у него зуб на зуб не попадает, его кидает то в холод, то в жар. Однако он утешается тем, что, выпив чашечку лимонного питья и пропотев как следует, он к следующему вечеру снова будет готов к новым подвигам. Наконец, я допускаю, что его надежды не сбываются: он не вставал с постели, как следует пропотел, однако ему ничуть не полегчало, и тогда, чувствуя, что ему все хуже и хуже, он зовет домашнего врача, который, справедливо попеняв ему за легкомысленное поведение, велит не вставать, воздержаться от пищи и принимать не знаю уж какое там слабительное вместе с компрессами на живот да еще пиявками на такие места, о коих упоминать и вовсе неприлично. Банальные средства, которыми лишь и располагает современная медицина и какие считаются панацеей от всех известных болезней. 

Пойдем дальше, мой читатель. Все так и было, как ты предположил. А теперь представь себе, что героем этой невеселой истории оказался граф дель Тремедаль, человек блестящий во всех отношениях: по своему знатному происхождению, исключительной обаятельности, своей неуемной фантазии и по славе великого сердцееда, не имеющего себе равных на протяжении всей его блистательной светской карьеры. Всё это качества, завидные и вызывающие зависть, однако в данных критических обстоятельствах абсолютно бесполезные. Весь в бинтах и компрессах, бессильный и подавленный, он ничем не отличался от нищего, попавшего в богадельню. 

И хоть самочувствие графа было не лучше, чем у заболевшего бродяги, по своему положению его с ним и сравнивать даже не пристало. Ибо у него была жена, прелестная, изящная молодая женщина двадцати четырех весен от роду, которая, хуже или лучше, однако ухаживала за ним, и если и не походила на Артемиду *, то уж, во всяком случае, была страстной поклонницей героинь Бальзака. 

В числе бодрствующих у постели больного назовем друга дома, обязательное лицо в этом тройственном союзе, галантного офицера, соучастника веселых пирушек и похождений супруга, ловкого плута, в обязанности которого входило заговаривать зубы жене, скрывая холодность и супружескую неверность, заменять отсутствующего графа в ложе театра, на приеме, прогулке верхом, вместилище интимных излияний обоих супругов и, наконец, как попугай или английская борзая, быть признаком хорошего тона и непременным атрибутом знатного дома. 

На заднем плане картины вы видите сестру графа, старую деву, которая, будучи отпрыском тех же родителей и равной брату по крови и рождению, согласно 

1 Артемида — покровительница домашнего очага. 

нашим досточтимым и мудрым законам, была обречена достойно прозябать только лишь потому, что по воле капризного случая имела несчастье родиться женщиной. Прибавьте к этой несправедливости еще и то, что природа обделила ее красотой, хоть и наградила талантом, а это и сам не знаю, хорошо или плохо для той, что в свои тридцать два года влачила жалкое существование, и все лишь потому, что уродилась несчастливой и не выпало ей на долю быть первенцем в семье,— и вы приблизительно составите себе представление о жестокости и неопределенности ее безнадежного девичества. Однако, невзирая на все удары судьбы, душа ее тешилась некоторой надеждой, связанной с отсутствием у графа потомства, надеждой, откровенно говоря, не слишком высоконравственной, но вполне оправданной с точки зрения закона, по которому в один прекрасный день она сможет занять приличествующее ее рождению место в обществе.