Но по мере того, как ее прелести завлекали и приковывали меня, в душу мою закрадывались мрачные сомнения. Мой моральный облик таков, что я не считаю себя персонажем, сошедшим со страниц Переса Эскрича *; и все же, когда в воскресной проповеди я слышу о «гнусных развратниках, погрязших в трясине порока», я далек от мысли, что речь идет обо мне. Священный институт брака я уважаю не менее, чем любой депутат от консервативной партии. Мне очень хорошо известно — я прочел об этом в «Идеале Человечества» Крау-зе 2 с примечаниями Санса дель Рио 3,— что «мужчина и женщина во всей своей неповторимости должны сочетаться нерасторжимыми узами брака, дабы, примирив самое древнее и глубинное противоречие человеческой природы — противоречие пола — и слившись в единое, высшее существо, рука об руку исполнять предназначение человека». Неудивительно, что услада, какую я находил в лицезрении очаровательной супруги, в обмене взглядами, уже установившемся между нами, оставляла горький осадок. Нарушение заповедей ни к чему иному не ведет. Розовые щечки вводили меня в соблазн, свежий, влажный ротик заставлял трепетать и тело мое, и душу. Но в то же время мысль, что по моей вине эти молодые люди не смогут примирить самое древнее и глубинное противоречие и рука об руку исполнить свое предназначение, внушала мне ужас и печаль. 

1 Перес Эскрич Энрике (1829—1897) — популярный испанский писатель и журналист 

2 К р а у з е Карл Христиан Фридрих (1781 —1832) — немецкий философ, пантеистическое учение которого получило широкое распространение в Испании в XIX веке. 

3 Сане дель Рио Хулиан (1814—1869) — испанский философ, популяризатор учения Краузе в Испании. 

Повинуясь голосу совести, я хотел было подняться и уйти. Умоляю, дорогой читатель, поверь мне. Когда я готов был уже осуществить сие благое намерение, за которое, несомненно, воздастся на небесах, не знаю, правда, каким образом, юная чета вдруг переменила тему разговора. Они заговорили уже не об интимных подробностях туалета, а о чем-то еще более интимном — о девушках, за которыми достопочтенный муж ухаживал до брака. Они понизили голоса, но расслышать все же было возможно, особенно молодого человека, чей хриплый дискант не желал опускаться до шепота. Незаметно я придвинулся к краю скамьи. 

— И кого же из них ты больше любил — Фелису или Сокорро? — допытывалась она. 

— Из этих двух — никого, я только Марию любил, ты же знаешь. 

— Да, да,— грустно закивала она,— знаю: Марию ты любил больше, чем меня. 

— Не выдумывай — больше тебя я не любил никого. Мария была хорошая девушка, простая такая, ласковая... 

— Правильно — она была лучше меня, вот ты и любил ее больше. 

— Я этого не говорил. Она хорошая, и ты тоже хорошая, и тебя я люблю больше: ведь я женился на тебе. 

Некоторое время молодая женщина сидела молча, понурив голову, как будто слова мужа заронили в ней сомнение, и это сомнение причиняет ей боль. Наконец она подняла голову и взглянула на него лукаво. Бросив на меня еще более лукавый взгляд, она робко спросила супруга: 

— Ас замужними у тебя никогда ничего не было? 

— Нет, никогда,— отвечал тот, чертя по песку кончиком палки. 

— Ой, Лончин, не криви душой! Всем вам сладок плод из чужого сада. 

Произнося эти слова, она насмешливо взглянула на меня. Я подскочил, как от удара током. 

Лончин упорно отнекивался, продолжая рисовать на песке геометрические фигуры. 

— Ну Лончин, Лончин, расскажи... Я не обижусь, для меня это не так важно — лишь бы ты отныне и впредь оставался мне верен... 

— Я же сказал тебе: нет, не было. Мне это всегда 

казалось недостойным — выставить другого на посмешище, разрушить чужое счастье... 

Стало ясно, что Лончин тоже прочел «Идеал человечества» Краузе, причем с большей пользой, чем я. 

Несколько минут они молчали. Наконец молодой человек фыркнул, одновременно изобразив на песке изящный меандр. Его, видимо, развеселила какая-то мысль, какое-то внезапно явившееся воспоминание. 

— Ага, значит, все-таки было! — воскликнула молодая супруга, смеясь и негодуя одновременно. 

— Нет, дорогая, я расскажу тебе все по порядку, чтобы ты не вообразила невесть чего. Слушай. Учился я тогда на последнем курсе. Стоял январь, а в июне я должен был получить диплом инженера. Однажды в субботу приходит открытка от моего управляющего, Морено, которого ты знаешь,— он пишет, что этим вечером занят и не пойдет в Комедию, где у него абонемент, и что я, если пожелаю, могу занять пятое кресло в седьмом ряду, показав открытку капельдинеру. Вообрази мою радость! По субботам я и так ходил в театр, но в Королевский, на галерку, где от жары семь потов сойдет... И мне улыбалась перспектива пойти в хороший театр, в кресла, да еще и даром. Я приоделся как мог, выпил с друзьями чашечку кофе и отправился в Комедию. Позади меня, то есть в восьмом ряду, сидела прелестная женщина, пухленькая, чуть курносая, вот как ты. Другие мне не нравятся, ты ведь знаешь. Глазки лукавые-лукавые, аж на душе щекотно становится... такие глазки, как у тебя. 

— Спасибо. 

— Пожалуйста. Рядом с ней сидел молодой мужчина приятной наружности, по всему видно, что муж. Так вот, поскольку я не курю и знакомых у меня в ту пору было немного, я во время антрактов в вестибюль не выходил, а все смотрел на эту дамочку, которая, надо признаться, нравилась мне ужасно. Заметно было, что муж беспечен и не ревнив: я не сводил с нее глаз — а ему и горя мало. Он прочел «Ла Корреспонденсия», «Эль Коррео» и «Эль Эрольдо» — по газете в антракт. Зато она сразу же отметила, и, кажется, не без удовольствия, мое к ней внимание. Время от времени она украдкой посылала мне такие взоры, что я буквально раздувался от гордости, как мыльный пузырь. Весь вечер длилась эта игра. Я совсем не следил за действием, был возбужден и очень весел. Никогда со мной не случалось ничего подобного. Каких только не питал я надежд, каких не строил воздушных замков!