узнать, не преследует ли его враг. 

Далеко впереди виднелись Шошонские горы. В этих мрачных, неприступных 

горах не было врагов, а за этими горами был Йеллоустонский парк. Вперед, 

вперед! 

Уэб уже начал, пошатываясь, взбираться наверх, как вдруг его нос 

почувствовал запах смерти. Запах этот исходил из оврага Смерти, из той 

лощинки, которая вся была наполнена смертоносным газом и где все было 

мертво. Обычно Уэб уходил подальше от этого тяжелого запаха, но в этот раз 

его что-то влекло к нему. Овраг Смерти находился как раз на пути Уэба. 

Он поднял вверх свою серую морду с длинной белой, развевающейся по 

ветру бородой. Этот тяжелый запах, прежде неприятный ему, вдруг показался 

каким-то странно манящим и сладостным. Уэб стоял и глядел вокруг. Далеко 

во все стороны, насколько хватал глаз, простиралась громадная область, 

когда-то всецело принадлежавшая ему, где властвовал он много-много лет и 

где никто не осмеливался встречаться с ним один на один. 

Расстилавшийся перед Уэбом вид был очень красив, но Уэб думал сейчас не 

о красоте его. Он думал о том, как хорошо было жить в этой стране, думал о 

том, что когда-то эта страна была его владением, а теперь он ее потерял, 

думал о том, что пропала его сила и он должен искать себе места, где мог 

бы спокойно пожить. 

Там, за Шошонскими горами, есть такое место, где можно жить ему, теперь 

слабому и беспомощному, спокойно-спокойно, - это парк. Но может ли он туда 

дойти? Ведь парк так далеко... Зачем же идти туда? Вот здесь, в этой 

маленькой лощине тоже можно найти покой и сон. 

Уэб на мгновение остановился у входа. 

Пока он стоял, смертоносные пары, подхваченные ветром, уже начали 

потихоньку свою работу. И мало-помалу засыпали пятеро его верных стражей: 

обоняние, зрение, слух, осязание и вкус. Вот и его нос, его верный 

руководитель с самого рождения, совсем перестал ему служить. Прошло еще 

несколько мгновений. Уэб продолжал колебаться. Но вот былое мужество 

всколыхнуло косматую грудь старика-медведя, и он бросился в лощину. 

Удушливые пары нахлынули на него, наполнили все его огромное тело. 

Спокойно опустился изгнанник Уэб на голую каменистую землю, опустился и 

тихо заснул. И, засыпая, он чувствовал себя так хорошо, так бесконечно 

хорошо, как давно себя не чувствовал... 

ВИННИПЕГСКИЙ ВОЛК 

1 

Первая моя встреча с Виннипегским волком произошла во время большой 

метели 1882 года. В середине марта я выехал из Сен-Поля, надеясь в 

двадцать четыре часа пересечь прерии и добраться до Виннипега. Но царь 

ветров решил иначе и послал на землю свирепую вьюгу. Час за часом валил 

снег, упорно, яростно. Никогда в жизни я не видывал такой метели. Весь мир 

погрузился в снег - снег, снег, снег, вертящийся, кусающий, жалящий, 

порхающий снег. И пыхтящий чудовищный паровоз вынужден был остановиться по 

приказу этих воздушных перистых кристаллов непорочной чистоты. 

За преградившие нам путь заносы взялось много сильных рук с лопатами, и 

час спустя наш паровоз сдвинулся с места, для того лишь, чтобы застрять в 

следующем сугробе. Нелегкая была это работа: день за днем, ночь за ночью 

мы попеременно то зарывались в сугробы, то вылезали из них, а снег все 

продолжал виться и кружить в воздухе. 

"Двадцать два часа до Эмерсона", - сказал железнодорожный служащий, но 

прошло две недели, прежде чем мы достигли Эмерсона с его тополевыми рощами 

- лучшей защитой от заносов. Отсюда поезд пошел быстрым ходом. Тополевые 

рощи становились гуще, переходили в большие леса, тянувшиеся на целые 

мили, с редкими просветами там и сям. 

Приближаясь к восточной окраине Виннипега, мы медленно проехали мимо 

небольшой просеки, в пятьдесят шагов ширины, и посреди нее я увидел 

картину, потрясшую меня до глубины души. 

На полянке стояла большая стая собак, больших и малых, рыжих, белых и 

черных. Собаки волновались и робели. Одна маленькая желтая собачонка 

лежала на снегу. В стороне рвался и лаял огромный черный пес, держась, 

однако, все время под прикрытием толпы. А посередине стоял большой угрюмый 

волк. 

Волк? Он показался мне львом. Он стоял один-одинешенек - решительный, 

спокойный, с ощетинившимся загривком и прочно расставленными ногами - и 

поглядывал то туда, то сюда, готовый к атаке по всем направлениям. Изгиб 

его губ напоминал презрительную усмешку, хотя это был, вероятно, всего 

лишь обычный боевой оскал. Под предводительством волкоподобной собаки, 

которой следовало бы стыдиться такого предательства, свора бросилась на 

него, должно быть, в двадцатый раз. Но рослый серый зверь метнулся туда, 

сюда, хлопнув ужасными челюстями: щелк, щелк, щелк. Волк не визжал, не выл 

и не лаял. Между тем в рядах его врагов раздался не один предсмертный 

вопль, прежде чем они снова отпрянули от него, оставив его по-прежнему 

неподвижным, неукротимым, невредимым и презрительным. 

Как бы я хотел теперь, чтобы поезд снова застрял в снегу! Сердце мое 

рвалось к серому волку. Мне хотелось бежать к нему на помощь. Но 

белоснежная поляна промелькнула мимо, тополевые стволы заслонили ее, и мы 

понеслись дальше. 

Вот все, что я видел, и, по-видимому, это было очень немного. Но 

несколько дней спустя я узнал, что удостоился редкостного зрелища, увидев 

при свете дня чудеснейшее существо - не более не менее, как самого 

Виннипегского волка. 

Странная была у него слава: это был волк, предпочитавший город лесам, 

равнодушно проходивший мимо овец, чтобы убивать собак, и неизменно 

охотившийся в одиночку. 

Рассказывая историю Колдуна, как звали его некоторые, я говорю о 

событиях его жизни, словно о чем-то известном местным жителям. Тем не 

менее не подлежит сомнению, что многие из горожан и не слыхивали о них. 

Так, например, богатый лавочник на главной улице имел о нем лишь самое