ко мне. Не смейте убивать его! 

Фермер заколебался. 

- Мы поступим с ним честно, - сказал успокоительно охотник. - Мы дадим 

ему убежать вперед дальше, чем он был, когда мы его нагнали здесь. 

Фермер поспешил уйти, чтобы не видеть происходящего. Он, пожалуй, забыл 

бы бедного, загнанного зверя, искавшего убежища в его доме, но он не в 

состоянии был забыть детских криков, звеневших у него в ушах: "Не смейте, 

не смейте! Он мой! О папа, папа! Они убьют его! Папа, папочка!" 

И не у одного только отца этот отчаянный детский вопль оставил в сердце 

глубокий след. 

20. РЕКА И НОЧЬ 

Но охотники все-таки унесли Домино, отпустили и дали отбежать на 

"законную" четверть мили. Это они называли "поступить честно" - выпустить 

три десятка сильных собак на одну измученную лису! Долина снова огласилась 

лаем. Опять Домино поскакал по глубокому мокрому снегу, и вначале ему 

удалось уйти далеко вперед. 

Он пробежал длинную долину Бентонского ручья, миновал склоны холмов, 

перебрался через их вершины и направился уже обратно, как вдруг со двора 

одной фермы выскочила все та же ненавистная Гекла и присоединилась к 

гнавшейся за ним своре. Высокий охотник приветствовал ее появление 

дружеским криком. Как мог теперь спастись Домино, когда враги его получили 

третье свежее подкрепление? Оставалась только одна надежда: близость ночи, 

если только она будет морозная. 

Но вечером ветер стал еще теплее. Воды Шобана, над которым целый день 

дул теплый ветер, неслись теперь к западу могучим, широким потоком, до 

краев наполняя долину и с треском увлекая с собой массу разбитого льда. 

Солнце садилось вдалеке над водной гладью, и этот пылающий закат был 

великолепен, как блестящий конец благородной жизни. Но ни собаки, ни 

охотники не остановились, чтобы полюбоваться им: они спешили все вперед и 

вперед. 

Собаки дышали тяжело, языки у них свисали до земли, и глаза были 

красны. Далеко впереди всех мчалась свежая собака - нежданно-негаданно 

появившееся чудовище, а перед ней несся черно-бурый лис. Но теперь пышная 

шуба его была вся в грязи, роскошный хвост, намокший в слякоти, волочился, 

а стертые до живого мяса лапы оставляли за собой кровавые следы. 

Домино никогда еще так не уставал. Теперь ему представилась возможность 

достигнуть тропинки, ведущей на каменный карниз. Но возле этой тропинки 

был его дом, а неумолимый инстинкт всегда говорил ему: "Туда нельзя". 

Однако в последнюю минуту, побуждаемый отчаянием, он устремился к этому 

месту, как к единственному оставшемуся ему выходу. Собрав последние силы, 

он понесся по берегу могучего Шобана. На короткое время ему удалось 

вернуть свою прежнюю быстроту, и он был бы спасен, если бы не эта 

проклятая громадная собака, далеко опередившая всех псов. 

Когда Домино уже приближался к скале, Гекла залаяла. Домино узнал 

страшный, металлический голос собаки, и трудно сказать, сколько силы и 

быстроты отнял у него этот звук. Теперь он был отрезан от скалы и 

принужден бежать обратно по берегу реки, вдоль шумно несшейся воды, 

освещаемой заревом заката. Всякая надежда пропала, но Домино все-таки 

продолжал бежать, и его фигурка, слабо мечущаяся из стороны в сторону, 

по-прежнему чернела впереди. Он был чуть жив от усталости, но все еще 

боролся за жизнь. 

Высокий охотник - теперь уже единственный - подскакал ближе. Зная, что 

лисице пришел конец, он не мог оторвать глаз от двух темных пятен, 

двигавшихся на ослепительно ярком снегу, озаренном заходящим солнцем. 

Торжествующий лай собачьей своры раздавался в ушах несчастной жертвы. 

Домино изнемогал. Пышный хвост, его краса и гордость, уже не реял в 

воздухе, а волочился по земле, мокрый и тяжелый, затрудняя и без того 

медленный бег. Собаки, видя близкую победу, мчались вслед, лая, как 

бешеные. 

Домино бежал теперь, увы, по косе, которая полуостровом вдавалась в 

реку и, следовательно, была западней. Река обманула его. Собачья свора 

настигала лиса; впереди всех со злобным, глухим лаем мчалась Гекла, первая 

отрезавшая ему всякое отступление. Все было видно как на ладони: большая 

прибрежная отмель, усеянная бегущими лающими собаками, широкая река с 

несущимися по ней льдинами. И сзади и впереди - везде верная смерть. 

Слабый тут пал бы духом и погиб, но сильный продолжал держаться, несмотря 

ни на что. 

Воющая свора с Геклой во главе уже достигла начала косы и быстро 

неслась по ней. С бешеным ревом мчалась река мимо поросшего осиной берега. 

Собаки усеяли берег, как льдины усеяли реку. Все теснее набегали льдины и 

наконец, столкнувшись в одну сплошную массу, на минуту с треском коснулись 

берега. И тут Домино сделал то, на что решилась бы далеко не всякая 

лисица. Он оглянулся на собак, глянул на льдины и... прыгнул. Очутившись 

на льду, он потихоньку стал перескакивать с льдины на льдину. 

Но тут ледяной затор рухнул и, оторвавшись, поплыл далее. Между льдом и 

берегом образовалась полоса черной воды, которая становилась все шире и 

шире. На самой дальней льдине, как на белом седле, покрывающем темную 

спину потока, стояла, изогнувшись, черная лисица. Свора с воем бессильной 

ярости остановилась на берегу, но Гекла, не помня себя, бросилась к краю 

ледяной гущи как раз в ту секунду, когда оторвавшийся лед уносил ее 

жертву. Река, неудержимая, неумолимая, быстро отделила от берега и ту 

льдину, на которой стояла собака. Так обе они - гонимая лиса и 

гонительница-собака - понеслись навстречу своей гибели. Они плыли по реке, 

освещенные заходящим солнцем, а по берегу за ними следовали собаки и 

юноша-охотник верхом на лошади. 

Какой-то фермер из другой охоты, случившийся тут, прицелился было в 

лисицу, но юноша вышиб ружье из рук глупца и невольно крикнул "ура!". Крик 

замер, оставив свору в недоумении. 

У поворота реки льдины достигли так называемой быстрины - длинного,