неистовые выходки совершенно прекратились. 

Ко второй половине сентября перемена в его характере сделалась еще 

более заметной. Брошенный своей матерью, он всецело привязался к Норе, 

которая его кормила и наказывала, и из него выработался чрезвычайно 

благовоспитанный медвежонок. Иногда Нора даже отпускала его на свободу, и 

он в таких случаях направлялся не в лес, а в кухню, где находилась его 

приемная мать, и ходил за нею по пятам на задних лапах. Здесь ему также 

пришлось познакомиться с кошкой, этим ужасным зверем, обратившим в бегство 

его мать. Но Джонни имел теперь могущественного покровителя, Нору, и кошке 

в конце концов пришлось заключить с ним мир. 

В октябре гостиница должна была закрыться на зиму. Стали думать о том, 

как поступить с Джонни: выпустить ли его на свободу или отправить в 

Вашингтонский зоологический сад. Однако Нора предъявила на него свои 

права, которыми ни за что не хотела поступиться. 

С наступлением морозных ночей, в последних числах сентября, у Джонни 

появился сильный кашель. Осмотрели его хромую ногу и увидели, что хромота 

зависела не от какого-либо повреждения, а объяснялась общим недомоганием и 

слабостью всего организма. 

Он не только не разжирел, как большинство медведей в неволе, но, 

наоборот, продолжал худеть. Живот у него ввалился, кашель делался все 

сильнее и сильнее, и однажды утром его нашли совсем больным и дрожащим в 

его постели под фонарным столбом. Тогда Нора взяла его в дом, и с тех пор 

он остался на кухне. 

Спустя несколько дней после этого в его здоровье, казалось, наступило 

улучшение, и он по-прежнему проявлял любопытство ко всему окружающему. 

Большое светлое пламя в кухонном очаге особенно привлекало его, и когда 

открывали дверцы, он усаживался на задние лапы с выражением 

сосредоточенного внимания. Но еще через неделю он потерял интерес даже к 

этому зрелищу и со дня на день хирел все больше и больше. В конце концов, 

что бы ни происходило около него, ничто не могло возбудить его обычную 

любознательность. 

Кашель его все усиливался, и он казался очень несчастным, за 

исключением тех минут, которые проводил на коленях у Норы. Тогда он 

ласкался к ней и разными способами выражал свою радость, но всякий раз 

принимался жалобно плакать, как только она отправляла его обратно в 

корзинку, служившую ему постелью. 

За несколько дней до закрытия гостиницы Джонни впервые отказался от 

своего обычного завтрака и тихо скулил, пока Нора не взяла его к себе на 

колени. Он прижался к ней, но его нежное "ер-р-р, ер-р-р..." звучало все 

слабее и слабее, пока совсем не затихло. Через полчаса после того, как она 

уложила его обратно в корзинку и принялась за свою работу, Джонни утратил 

навсегда стремление видеть и понимать все, что происходило вокруг него. 

ЧИНК 

1 

Чинк был уже таким большим щенком, что воображал себя взрослой собакой, 

но на взрослую собаку он еще не был похож. Он не был ни свиреп, ни даже 

внушителен с виду, не отличался ни силой, ни быстротой, а был просто одним 

из самых шумливых, добродушных и глупых щенков, какие когда-либо грызли 

сапоги своего хозяина. Его хозяином был Билл Обри, старый горец, живший в 

то время под горой Гарнет, в Йеллоустонском парке. Это очень тихий уголок, 

далеко в стороне от дорог, излюбленных путешественниками. И то место, где 

Билл разбил свою палатку, можно было бы признать одним из самых уединенных 

человеческих обиталищ, если бы не этот мохнатый, вечно неугомонный щенок 

Чинк. 

Чинк никогда не оставался спокойным хотя бы в течение пяти минут. Он 

охотно исполнял все, что ему велели. Он постоянно пытался проделывать 

самые нелепые и невозможные штуки, а когда ему приказывали сделать 

что-нибудь обыкновенное и легкое, неизменно портил все дело какой-нибудь 

выходкой. Однажды, например, он провел целое утро в напрасных попытках 

вскочить на высокую прямую сосну, в ветвях которой он увидел белку. 

В течение нескольких недель самой заветной мечтой Чинка было поймать 

сумчатую крысу. 

Сумчатые крысы во множестве жили вокруг палатки Билла. Эти маленькие 

животные имеют обыкновение усаживаться на задние лапы, выпрямившись и 

плотно сложив передние лапы на груди, благодаря чему издали их можно 

принять за торчащие из земли столбики. В ночное время путешественники, 

которым нужно привязать лошадей, нередко принимают крысу за столбик. 

Ошибка выясняется, когда крыса исчезает в земле с задорным писком. 

Чинк в первый же день своего прибытия в долину решил непременно поймать 

такую крысу. Как водится, он натворил сразу же много разных глупостей. Еще 

за четверть мили до крысы он сделал великолепную стойку и затем прополз на 

брюхе по кочкам расстояние не меньше ста шагов. Но скоро его возбуждение 

достигло такой степени, что он не стерпел и, вскочив на ноги, пошел 

напрямик к крысе, которая в это время сидела над норой в своей обычной 

позе. Через минуту Чинк побежал; наконец, проделав еще одну из своих 

бесподобных стоек, он забыл всякую осторожность и бросился с лаем и 

прыжками на врага. Крыса сидела неподвижно до самого последнего момента, 

затем внезапно пискнула и нырнула в нору, бросив задними лапками целую 

горсть песку прямо в открытую пасть Чинка. 

День за днем проходил в таких же бесплодных попытках. Однако Чинк не 

унывал, уверенный в том, что настойчивостью он своего добьется. 

В один прекрасный день, после необычайно искусной стойки перед одной 

совсем особенной крысой, проделав затем все свои нелепые штуки и закончив 

их яростной атакой, Чинк действительно овладел своей жертвой. Но на этот 

раз случилось так, что в зубах его оказался простой деревянный колышек. 

Собака отлично понимает, что значит очутиться в дураках. Всякому, кто в 

этом сомневается, следовало бы посмотреть на Чинка, когда он в тот день