рост, с ощетинившейся шерстью, скрежеща зубами. Гризли, насколько я мог 

видеть, не обращал на нее внимания и прямо направился к свалке, как будто 

он был совершенно один. Но когда он поравнялся с Грэмпи, она зарычала, 

бросилась на него и отвесила ему жестокую оплеуху. Озадаченный, он все же 

успел ответить ей ударом левой лапы и опрокинул ее. Нисколько этим не 

укрощенная, она рассвирепела еще больше, вскочила и снова бросилась на 

него. 

Они обхватили друг друга и катались по земле, фыркая, рыча и поднимая 

целые облака пыли. Но сквозь весь этот шум я мог ясно расслышать Джонни, 

который визжал во весь голос на верхушке сосны и, видимо, ободрял мать, 

чтобы она поскорее покончила с противником. 

Почему Гризли не сломал ее пополам, я так и не мог понять. Через 

несколько минут, в течение которых мне не было видно ничего, кроме пыли и 

неясных очертаний дерущихся, они вдруг разошлись, как будто по взаимному 

уговору, - быть может, согласно правилам медвежьей борьбы, - и 

остановились, глядя в упор друг на друга, причем Грэмпи касалась сильно 

утомленной. 

Гризли, по-видимому, готов был этим ограничиться. В намерения его вовсе 

не входило продолжать драку, а тем более обращать внимание на Джонни. Он 

хотел только одного: мирно пообедать. Но нет! В тот миг, когда он сделал 

первый шаг по направлению к свалке, а по мнению Грэмпи - к ее медвежонку, 

она возобновила нападение. Но теперь Гризли был начеку. Одним ударом он 

свалил медведицу с ног и отшвырнул на громадный, выдернутый с корнями 

пень. Теперь она была хорошо проучена. Сила полученного удара и жесткий 

прием, оказанный ей торчащими корнями, похожими на рога, отбили у нее весь 

воинственный пыл. Поднявшись кое-как, она попыталась скрыться. Однако 

теперь Гризли сам пришел в ярость и, желая ее наказать, стал гоняться за 

нею вокруг пня. Грэмпи была подвижнее и устраивала так, что пень всегда 

оказывался между нею и противником. Джонни, оставаясь на дереве, продолжал 

проявлять самое живое и шумное сочувствие матери. 

Наконец, убедившись, что поймать ее таким способом невозможно, Гризли 

присел на задние лапы, словно обдумывая какой-то новый маневр. Грэмпи 

воспользовалась передышкой и, сделав прыжок от пня, успела взобраться на 

дерево, где скрывался Джонни. Медвежонок спустился немного ниже, быть 

может, для того, чтобы ее встретить или чтобы дерево не треснуло под их 

двойной тяжестью. 

Сфотографировав эту интересную группу, я решил любой ценой получить 

снимок с более близкого расстояния. В первый раз за этот день я выскочил 

из своей норы и перебежал под самое дерево. Но эта перемена места была 

ошибкой, так как густые нижние ветви совершенно заслонили от меня 

медведей, сидевших у вершины. 

Прижавшись к самому стволу, я всматривался вверх и выжидал момента, 

чтобы пустить в ход фотоаппарат. Вдруг Грэмпи стала спускаться, скрежеща 

зубами и угрожающе кашляя. Пока я стоял в нерешительности, сзади меня 

раздался чей-то голос: 

- Сударь, берегитесь! Старая медведица нападет на вас. 

Я обернулся и увидел молодого пастуха. Он проезжал мимо верхом на 

лошади как раз в то время, когда развертывались события. 

- Вы знаете этих медведей? - спросил я, когда он подъехал ближе. 

- Конечно, как мне их не знать! - отвечал он. - Этот малыш наверху - 

Джонни, а с ним его мать - Грэмпи. Она вообще добротой не отличается, а 

если ее Джонни попадает вот в такое положение, как сейчас, то с ней шутить 

нельзя. 

- Мне бы хотелось сфотографировать ее, когда она сойдет вниз. 

- Тогда вот что, - сказал пастух, - я останусь рядом с вами на лошади, 

и если медведица на вас нападет, думаю, мне удастся ее удержать. 

Он стал рядом со мною, как было условлено, в то время как Грэмпи с 

грозным ворчаньем медленно спускалась с ветки на ветку. Но, почти 

достигнув земли, она вдруг перебралась на другую сторону ствола и, 

спрыгнув вниз, убежала, не попытавшись выполнить свою страшную угрозу. 

Итак, Джонни остался один. Взобравшись на старое место, он жалобно 

заплакал: "Уа, уа, уа!" 

Камера была наготове, и я уже собирался запечатлеть Джонни в его 

любимой позе, которую он принимал всегда, когда плакал, но вдруг он 

вытянул шею и стал кричать во все горло. 

Взглянув в ту сторону, куда смотрел Джонни, я увидел, что прямо на меня 

идет Гризли, пока еще не начиная враждебных действий, но с очевидным 

намерением пройти все расстояние, отделявшее нас друг от друга. 

Я спросил моего приятеля, пастуха, знает ли он этого медведя. 

- Как не знать! Это старый Гризли, самый большой медведь в парке. 

Обыкновенно он занят только своими делами и никого не трогает, если его не 

тревожить. Но сегодня, вы сами видели, он сильно возбужден и может быть 

опасным. 

- Мне бы хотелось его сфотографировать, - заметил я. - Если вы мне 

поможете, я сделаю попытку. 

- Ладно, - ответил пастух поморщившись. - Я останусь на лошади и, если 

он нападет на вас, постараюсь его отвлечь. Я могу ударить его один раз, но 

второй раз мне вряд ли это удастся. Вам бы лучше взобраться на дерево. 

Но так как единственное дерево поблизости было то, на котором сидел 

Джонни, предложение пастуха меня совершенно не прельщало. Я живо 

представил себе, как карабкаюсь наверх, к Джонни, а мать его преследует 

меня по пятам, в то время как Гризли поджидает внизу той секунды, когда 

Грэмпи сбросит меня прямо ему в лапы. 

Гризли приближался. Я сфотографировал его в сорока шагах, затем еще раз 

- в двадцати, а он спокойно продолжал шествовать ко мне. Я присел на кучу 

мусора и стал ждать. Восемнадцать шагов, семнадцать шагов, двенадцать, 

восемь... Он все еще шел, а Джонни кричал все громче. Наконец в пяти шагах 

от меня он остановился и наклонил свою страшную бородатую голову набок,