все время настороже, приседал на задние лапы и оглядывался при всяком 

шорохе или отбегал на несколько шагов, как будто в испуге. Наконец, при 

появлении другого медведя, он поднял уши и бросился наутек под сосны. 

Второй медведь вел себя так же боязливо и тотчас убежал, едва я 

зашевелился в кустах, пытаясь лучше его разглядеть. 

Вначале я и сам волновался. Ведь носить оружие в Йеллоустонском парке 

строго воспрещено, и у меня не было даже палки. Но робкое поведение самих 

медведей меня успокоило. Я с жадностью рассматривал этих больших косматых 

животных, заглядывал в их домашнюю жизнь. 

Однако вскоре я убедился, что избранный мною наблюдательный пункт 

недостаточно хорош, так как он находился шагах в семидесяти пяти от 

мусорной кучи. А ближе не было ни одного куста, за которым можно было бы 

укрыться. Тогда я сделал единственное, что мне оставалось: подошел к самой 

куче и, выкопав в ней углубление, достаточное для того, чтобы в нем 

спрятаться, пробыл там целый день, окруженный капустными стеблями, 

картофельной шелухой, жестянками из-под томатов и гниющими остатками мяса. 

Это место мне нравилось гораздо меньше, чем мухам. В самом деле, аромат 

медвежьей столовой был настолько неприятен, что когда я вернулся вечером в 

гостиницу, мне не позволили войти в нее, пока я не переоделся в лесу. 

Сидеть в мусорной куче нелегко, но зато я могу сказать, что в этот день 

действительно видел медведей. Если бы я считал каждого приходившего на 

свалку медведя, я мог бы насчитать их больше сорока. Но, конечно, это было 

бы неправильно, так как медведи уходили и возвращались. Впрочем, я уверен, 

что их там было не менее тринадцати, потому что такое количество я видел 

одновременно вместе. 

Весь тот день я не оставлял альбома и записной книжки, отмечая каждого 

вновь появившегося медведя, и вскоре научился отличать их одного от 

другого. 

Многие ненаблюдательные люди полагают, что все животные одной породы 

одинаковы. Но в действительности животные одной и той же породы так же 

отличаются друг от друга, как и люди. Иначе каким образом взрослые 

животные узнают друг друга, а детеныши - своих матерей? Каждый из этих 

пирующих медведей имел свою особенность. Среди них не было двух совершенно 

одинаковых по облику и по характеру. 

Мне удалось сделать еще одно удивительное открытие: я легко различал 

стук дятла за сто шагов в лесу, трескотню цикад, крик голубой сойки, 

слышал даже, как белка пробирается сквозь листву, но я не мог уловить ни 

малейшего звука при приближении медведей. Их громадные мягкие лапы всегда 

ступают так осторожно, что ни ветку не сломают, ни листок не шевельнут - 

так велико их искусство ходить по лесу бесшумно. 

3 

Все утро медведи приходили и уходили, не замечая меня. Если не считать 

одной-двух маленьких ссор, между ними не произошло ничего особенного. Но 

около трех часов пополудни наступило некоторое оживление. 

К этому времени на свалке находились четыре больших медведя, занятых 

обедом. В середине был Фэтти, растянувшийся во всю длину, миролюбивый и 

счастливый. Иногда он пыхтел и, избавляя себя от лишних движений, все 

дальше и дальше высовывал язык, похожий на длинную красную змею, стараясь 

слизнуть лакомые кусочки, которые легко мог бы достать лапой. Позади него 

Тощий Джим изучал анатомию древнего омара. С омарами он еще не был знаком, 

поэтому он решил ради опыта съесть одного. 

Два других медведя с поразительной ловкостью очищали жестянки из-под 

фруктов. Гибкая медвежья лапа держала жестянку, а длинный язык двигался 

взад и вперед в узком отверстии, осторожно избегая острых краев и 

вылизывая все, что было внутри. Эта трогательная сцена продолжалась так 

долго, что я имел возможность зарисовать ее. Она была прервана совершенно 

неожиданным событием. 

Сначала мой взгляд уловил какое-то движение на вершине откоса, в том 

месте, откуда обычно появлялись медведи. Затем из лесу вышла огромная 

черная медведица в сопровождении крошечного медвежонка. Это были Грэмпи и 

маленький Джонни. 

Старая медведица спускалась вниз по откосу. Джонни семенил рядом с нею, 

по обыкновению ворча и скуля, а мать не сводила с него глаз, как курица со 

своего единственного цыпленка. Шагах в тридцати от свалки Грэмпи 

повернулась к своему сыну и, должно быть, сказала ему приблизительно 

следующее: "Джонни, дитя мое, тебе лучше подождать здесь, пока я схожу и 

прогоню этих молодцов". 

Джонни послушно остался, но ему хотелось видеть, что произойдет, 

поэтому он поднялся на задние лапы, выпучив глаза и навострив уши. 

Грэмпи направилась к свалке, с достоинством переступая с лапы на лапу, 

и предостерегающе заворчала. Четыре медведя, однако, были слишком увлечены 

едой, чтобы обратить на нее внимание. Что за беда, если еще один медведь 

собирается присоединиться к их пиршеству! Тогда Грэмпи, подойдя к ним 

почти вплотную, издала ряд громких звуков, похожих на кашель, и бросилась 

в атаку. Смешно сказать, но медведи даже не пытались ей сопротивляться. 

Как только они увидели, кто на них напал, все сразу же помчались в лес. 

Тощий Джим улепетывал во все лопатки, остальные двое тоже не отставали, 

но бедный Фэтти двигался слишком медленно, пыхтя и переваливаясь, как 

всякий толстяк. Вдобавок, к своему несчастью, он имел неосторожность 

направиться в сторону Джонни. В несколько прыжков Грэмпи настигла его и 

надавала ему здоровенных шлепков по задней части. Шлепки хотя и не 

ускорили его шагов, но заставили его завыть и переменить направление. 

Только этим он спас себя от дальнейшей расправы. Грэмпи, оставшаяся теперь 

единственной владелицей всей свалки, повернулась к сыну со знакомым уже 

мне жалобным призывом: "Ер-р-р, ер-р-р..." В ответ Джонни радостно 

заковылял на своих трех здоровых лапах - так быстро, как только мог.