зашумит, загудит и завоет холодный ветер, со всеми синицами творится 

что-то странное: они на несколько дней теряют рассудок и начинают, точно 

угорелые, метаться между деревьями и забираться куда попало, даже в самые 

опасные места. Их тогда можно видеть и в лугах, и в степях, и в городах, в 

подвалах, амбарах, сараях, - словом, всюду, где не следует быть маленькой 

лесной птичке. 

И если вам случится в это время года встретить в подобных местах синиц, 

то так и знайте, что они временно сошли с ума. Это помешательство связано 

у них с воспоминанием о том времени, когда они, по легкомыслию, отказались 

переселиться вместе с перелетными птицами в теплые страны благодатного 

юга. 

МЕДВЕЖОНОК ДЖОННИ 

1 

Джонни был забавный маленький медвежонок, живший со своей матерью в 

Йеллоустонском парке. Мать его звали Грэмпи (Злюка). Вместе с другими 

медведями они жили в лесу возле гостиницы. 

По распоряжению управляющего гостиницей все отбросы из кухни сносили на 

открытую поляну в окрестном лесу, где медведи могли пировать ежедневно в 

течение всего лета. 

С тех пор как Йеллоустонский парк был объявлен заповедником для диких 

животных, где они пользовались полной неприкосновенностью, количество 

медведей там из года в год возрастало. Мирные шаги со стороны человека не 

остались без ответа, и многие из медведей настолько хорошо освоились с 

прислугой гостиницы, что даже получили прозвища, соответствующие их 

внешнему виду и поведению. Один очень длинноногий и худой черный медведь 

назывался Тощим Джимом. Другой черный медведь звался Снаффи (фыркающий); 

он был так черен, будто его закоптили. Фэтти (толстяк) был очень жирный, 

ленивый медведь, вечно занятый едой. Два лохматых подростка, которые 

всегда приходили и уходили вместе, назывались Близнецами. Но наибольшей 

известностью пользовались Грэмпи и маленький Джонни. 

Грэмпи была самой большой и свирепой из черных медведиц, а Джонни, ее 

единственный сын, был надоедлив и несносен, так как никогда не переставал 

ворчать и скулить. Вероятно, это объяснялось какой-нибудь болезнью, потому 

что ни один здоровый медвежонок, как и всякое здоровое дитя, не станет 

беспричинно скулить все время. В самом деле, Джонни был похож на больного. 

У него, по-видимому, постоянно болел живот, и это показалось мне вполне 

естественным, когда я увидел, какую ужасающую мешанину пожирал он на 

свалке. Он пробовал решительно все, что видел. А мать, вместо того чтобы 

запретить ему, смотрела на такое обжорство с полным равнодушием. 

У Джонни были только три здоровые лапы, блеклый скверный мех и 

несоразмерно большие уши и брюхо. Однако мать обожала его; она, 

по-видимому, была убеждена, что сын ее красавец, и, конечно, совсем 

избаловала его. Грэмпи была готова подвергаться каким угодно неприятностям 

ради него, а он всегда с удовольствием давал ей повод для беспокойства. 

Больной и хилый Джонни был далеко не дурак и умел заставлять свою мамашу 

делать все, что он захочет. 

2 

Я познакомился с Джонни летом 1897 года, когда посетил Йеллоустонский 

парк в целях изучения повседневной жизни животных. Мне рассказали, что в 

лесу около Фонтанной гостиницы можно увидеть медведей в любое время. Я не 

особенно верил этим рассказам, пока сам не столкнулся, выйдя из дверей 

гостиницы через пять минут после приезда, с большой черной медведицей и 

двумя медвежатами. 

Я остановился, испуганный этой встречей. Медведи тоже остановились и, 

присев на задние лапы, разглядывали меня. Затем медведица издала странный 

звук, похожий на кашель: "Кофф, кофф!", - и посмотрела на ближайшую сосну. 

Медвежата, казалось, поняли, что она хотела сказать, так как немедленно 

побежали к дереву и стали взбираться на него, как две маленькие обезьянки. 

Почувствовав себя в безопасности, они уселись наверху на ветках, точно 

мальчишки, придерживаясь одной лапой за ствол и болтая в воздухе 

маленькими черными ножками. 

Медведица-мать, все еще на задних лапах, медленно приближалась ко мне, 

и я уже начинал чувствовать себя весьма неприятно от близости этого 

мохнатого чудовища, стоявшего во весь свой саженный рост и, по-видимому, 

никогда не слыхавшего о волшебной силе человеческого взгляда. 

У меня не было с собой даже палки для самозащиты, и когда медведица 

тихо заворчала, я стал уже помышлять о бегстве, несмотря на то что, как 

меня уверяли, медведи никогда не нападают на человека. Но медведица снова 

остановилась. Она стояла шагах в тридцати от меня, продолжая молча меня 

рассматривать, точно в нерешительности. Казалось, она размышляла: "Этот 

человек, может быть, и не хочет зла моим детенышам, но рисковать не 

стоит". 

Она взглянула на своих малышей и издала странный жалобный звук, вроде 

"ер-р-р, ер-р..." - и они начали спускаться с дерева, как послушные дети, 

получившие приказание. В их движениях не было ничего неуклюжего, 

"медвежьего". Легко и проворно они спрыгивали с ветки на ветку, пока не 

очутились на земле. И все трое ушли в лес. 

Мне очень понравились эти послушные медвежата. Как только мать 

приказывала им что-нибудь, они беспрекословно подчинялись ей. Но я узнал, 

что сама жизнь научила их послушанию. 

Так мне удалось с первых же шагов довольно удачно заглянуть в семейную 

жизнь медведей. Ради этого стоило сюда приехать, даже если бы этим дело и 

ограничилось. Но мои друзья в гостинице сказали мне, что я попал далеко не 

в лучшее место для наблюдений. Они советовали мне пройти за четверть мили, 

на свалку в лесу, где, по их словам, я могу увидеть сколько угодно 

медведей. 

На следующий день рано утром я направился к этой медвежьей столовой, 

расположенной посреди сосен, и спрятался в ближайших кустах. 

Ждать пришлось недолго. Из лесу тихо вышел большой черный медведь. 

Подойдя к свалке, он принялся раскапывать кучу и пожирать отбросы. Он был