птицей. Строительными материалами служили ему веточки и прутики, которые 

нужно было приносить с ближайших площадей, а по утрам он приостанавливал 

работу всего лишь на одну минуту, чтобы спеть песенку, громкую и 

чувствительную, не хуже любой канарейки. 

Совсем не в обычае у воробьев строить себе гнездо в одиночестве. Но мы 

недаром назвали этого воробья выдающейся птицей. После недели работы он, 

видимо, окончил постройку гнезда, так как птичий домик был уже наполнен до 

самой дверцы веточками, сорванными с городских деревьев. У него теперь 

оставалось больше свободного времени для музыкальных упражнений, и все 

чаще и чаще, на удивление всем, раздавалась его песенка, совсем не похожая 

на воробьиное чириканье. И наш воробей вошел бы, может, в историю как одна 

из необъяснимых загадок природы, если бы некий любитель птиц, парикмахер с 

Шестой аллеи, не рассказал нам о первых днях его жизни. 

Этот человек, оказывается, положил воробьиное яйцо в ивовую корзинку, 

служившую гнездом для его канареек, и вылупившегося из этого яйца птенца 

воспитывали приемные родители. Пение было их специальностью. Птенец 

обладал крепким телосложением и отличными легкими. Канарейки воспитали его 

на славу. Из него вышел певец, восполнявший энергией недостаток природного 

таланта. Сильный, драчливый и не лишенный музыкальности, этот забияка стал 

в скором времени господином всей клетки. Он, не колеблясь, принуждал к 

молчанию канарейку, которую не мог превзойти в совершенстве мелодии, и 

после каждой из таких легких побед его песни бывали столь необычно хороши, 

что хозяин предоставил ему разделываться с канарейкой как угодно, для того 

чтобы иметь возможность позабавить своих гостей торжествующей победной 

песней Рэнди - так звали воробья. 

Рэнди заставлял молчать всякую канарейку, с которой его сажали в одну 

клетку. А сидя в отдельной клетке, он ни от чего не приходил в такую 

ярость, как от близости какого-нибудь певца-соперника, которого он не мог 

заставить молчать. В таких случаях он совершенно забывал свою музыку и 

начинал злобно чирикать по-воробьиному. 

Со временем, когда у него появился черный нагрудник, Рэнди стал едва ли 

не главной достопримечательностью парикмахерской. Но вот однажды полка, на 

которой стояли клетки, рухнула, все клетки свалились на пол, и среди 

всеобщего разрушения многие из птиц очутились на свободе. Среди них был и 

Рэнди. Канарейки добровольно вернулись в свои клетки или позволили себя 

поймать, а Рэнди выпорхнул через окно, почирикал немного, вызывающе запел 

в ответ на свисток паровоза городской железной дороги и, не позволив себя 

поймать, приступил к исследованию окрестностей. Он не был рожден для того, 

чтобы жить пленником, и быстро освоился со своим новым положением 

свободной птицы. Через неделю он был уже так же дик, как любой 

представитель его рода, и превратился в маленького уличного буяна, подобно 

другим воробьям, вечно дерущимся между собой на улице. Он раздавал им удар 

за ударом. Иногда он поражал слушателей неожиданной музыкальной гаммой, 

которую заимствовал от канареек, но пел с истинно воробьиным задором. 

3 

Таков был Рэнди, тот самый воробей, который избрал птичий домик для 

своего гнезда. Теперь ясно, почему он собирал столько веток. Единственное 

гнездо, которое он видел в жизни, было плетеной корзиночкой. Поэтому свое 

собственное гнездо он строил из прутиков. 

Через несколько дней Рэнди появился с подругой. Я мог бы забыть сцену в 

водосточном желобе, если бы не узнал теперь в подруге Рэнди маленькой 

Бидди, той самой белокрылой дамы, которая была причиной потасовки. 

Рэнди ей, видимо, нравился, но она еще продолжала пыжиться и клевать 

его, как только он приближался. А он все расхаживал вокруг нее с 

опущенными крыльями и хвостом, щебеча что-то, как делал бы всякий другой 

воробей-самец на его месте, и останавливаясь лишь для того, чтобы запеть. 

Наконец ему удалось преодолеть ее сопротивление, быть может, именно 

благодаря своему удивительному музыкальному таланту, и он уже провожал ее 

к своему гнезду, летя впереди и показывая дорогу. Она последовала за ним в 

гнездо, но тотчас выскочила обратно, а Рэнди за нею, чирикающий и 

умоляющий. Он долго что-то щебетал, прежде чем ему удалось убедить ее 

вернуться, но она снова выскочила, на этот раз явно рассерженная. Опять он 

старался ее убедить, и наконец она вошла внутрь домика, но опять 

выскочила, неся в своем клюве веточку, уронила ее и улетела прочь. Вышел 

наружу и Рэнди. Он уже больше не гордился своим домом. Это был большой 

удар для него. С минуту он безутешно посидел на пороге, щебеча нечто 

такое, что должно было означать: "О вернись, вернись!", но его невеста не 

возвращалась. Потом он опять прыгнул внутрь. Послышалось легкое царапанье, 

он выскочил с большой веточкой в клюве и швырнул ее из дверей на землю. Он 

вернулся за другой, которую также отправил вслед за первой, и так далее, 

пока не вытащил и не побросал на землю все веточки, которые раньше так 

заботливо и трудолюбиво собирал. Эта редкостная веточка с развилиной, 

которую стоило столько труда доставить с площади Союза, и эти два мягких 

прутика вроде тех, из которых было сделано гнездо его приемной матери, - 

все, все пускай пропадает! 

Около часа он трудился над разрушением своей постройки, молчаливо и в 

одиночестве. Наконец работа была окончена, и внизу, на земле, лежала целая 

куча веток, точно маленький костер. 

Рэнди свирепо посмотрел на результаты уничтожения своего недельного 

труда, оглянулся на пустой домик, издал короткое грубоватое чириканье - 

вероятно, какое-нибудь бранное слово на воробьином языке - и улетел прочь. 

На следующий день он вновь появился в сопровождении беглянки, кружась 

около нее и возбужденно чирикая. Он снова подвел ее к своему домику. Бидди