...Приехав в незнакомый город, Леонид сразу направился на завод. 

Большинство его учеников-пловцов ушли на фронт. Но оставшиеся встретили 

Кочетова, как родного. Первое, что он увидел, был висевший на стене 

портрет. Лицо паренька на нем казалось очень знакомым. Вероятно, 

фотограф, прежде чем щелкнуть затвором аппарата, попросил паренька 

улыбнуться. И тот улыбался одними губами, глаза его оставались 

серьезными, сосредоточенными. 

Грач! Конечно, это Николай Грач! Леонид часто видел этот портрет на 

заводской "Доске почета". Но тогда он был окружен алыми флажками, а 

теперь - черной, траурной каймой. 

Кочетов узнал: позавчера на завод пришло известие о гибели Николая 

Грача. Об этом взволнованно рассказывали Леониду сразу несколько 

человек. Эх, и жаль парня! 

Не забыть Леониду, как он провел свою первую ночь в этом приволжском 

городе. Бухгалтер Нагишкин - похудевший, одетый в серый ватник, но все с 

тем же изящным пенсне на носу - привел его к себе в комнату, которую он 

насмешливо называл: "мое купе". 

Комната действительно напоминала отделение железнодорожного вагона: 

постели в ней были устроены в два ряда, один над другим. Иначе в 

восьмиметровой комнатке не разместилась бы семья Нагишкина - он сам, 

жена и трое детей. Кочетов хотел сразу же уйти, чтобы не стеснять людей, 

которым и без того не повернуться в этой крохотной каморке. 

Но Нагишкин и слушать ничего не хотел. Так и прожил у него Леонид 

почти две недели, пока Городской комитет физкультуры не предоставил ему 

маленькую комнату. 

Нагишкин оказался удивительным жизнелюбом. Никогда не терял бодрости, 

во всем, даже тяжелом, суровом, находил смешную сторону. 

- Я своей комнатушкой доволен, - говорил он. - У всех холод собачий. 

Дров нет, топят щепками, соломой, досками от забора, даже старыми 

табуретками. А у меня - красота! Никакого отопления не требуется: своим 

дыханием обогреваемся! 

Нагишкин всячески помогал Кочетову наладить жизнь на новом месте: 

получил для него пропуск в заводскую столовую, раздобыл валенки. Все это 

было крайне необходимо: Леонид уехал из Ленинграда, не взяв с собой 

почти ничего. 

Конечно, Кочетов и сам мог бы получить и пропуск в столовую, и 

валенки. Надо было пойти в Горсовет. Но Леонид никуда не обращался за 

помощью. 

"Многим сейчас потруднее моего, - думал он. - Вот устроюсь на работу 

- все наладится". 

А скромный, тихий бухгалтер Нагишкин, оказалось, умеет не только 

просить, но даже требовать (правда, жена его утверждала, что только для 

других, а для своей семьи ни комнаты порядочной, ни дров не достал). 

Нагишкин приходил и решительно заявлял: 

- Чемпиону Советского Союза нужна кастрюля я чайник! - и через 

некоторое время действительно появлялись и кастрюля, и чайник. 

Однажды Нагишкин уломал Кочетова сходить вместе с ним в Горторготдел. 

Бухгалтер где-то разузнал: получена партия ватных стеганых брюк. 

"Вот бы Леониду такие!" - загорелся оп. 

Но для этого требовались не только талоны из промтоварной карточки, а 

еще и ордер. 

Они прошли в кабинет какого-то горторговского начальника. За солидным 

столом сидел высокий молодой мужчина в военном кителе без погон, правая 

рука у него висела на повязке. 

"Как и я, ранен в руку", - мелькнуло в голове у Леонида, и он сразу 

проникся симпатией к этому бывшему фронтовику. 

Каково же было удивление Леонида, когда он вдруг узнал в 

горторговском начальнике Холмина, своего однокурсника! 

Не успел Леонид сообразить, что делать, как Холмин, встав из-за 

стола, приветственно откинул левую руку, будто приглашая Леонида в свои 

объятия: 

- Кочетов! Дружище! Какими судьбами? 

Нагишкин радостно засуетился: 

"Вот повезло! Значит, они приятели?? Теперь-то брюки наши!" 

Леонид растерялся. Обниматься с Холминым он не хотел, просить у него 

ордер тоже было неприятно. 

- Ну, как ты? Где воевал? - спросил он, лишь бы что-то сказать. 

- Да, было дело, повоевали, - небрежно, вскользь заметил Холмин. - 

Теперь вот хозяйствует. Бюрократом стал, - он с усмешкой похлопал рукой 

по бумагам, лежащим на столе. 

Кочетов хотел было спросить, как он - мастер спорта - очутился в 

торговом отделе, но передумал: 

"Ловкач... Был пройдохой и остался..." 

- Видите ли, мы к вам по делу, - некстати вмешался Нагишкин. - Насчет 

ордерочка... На брюки. Товарищу Кочетову, чемпиону Советского Союза... 

Леонид зло посмотрел на Нагишкина, но тот не понял его взгляда. 

- Брюки? - Холмин улыбнулся. - Дошел, значит? Ай-ай-ай! Ну, это мы 

мигом! Старые приятели, как-никак... 

Он вырвал из блокнота листок и что-то быстро написал на нем толстым 

синим карандашом. 

- Пожалуйста! 

Нагишкин взял бумагу, прочитал, снял пенсне, протер стекла платком, 

надел на переносицу, снова прочитал листок и молча, недоуменно подняв 

брови, передал его Леониду: 

Там было крупно, размашисто написано: 

"Спиридон Трофимович! Отпусти подателю сего 1 (одно) женское пальто. 

Из нашего фонда. Холмин". 

Леонид растерянно сказал: 

- Я просил брюки... 

- Чудак! - раскатисто рассмеялся Холмин. - Возьми пальто: хорошее, 

воротник котиковый. На толкучке продашь. А на вырученные деньги - пять 

стеганок купишь! Простейшая комбинация!.. 

Леонид в упор смотрел на Холмина. 

- Так. Хорош мастер! - он говорил тихо, с яростью. - Иди-ка ты... Со 

своими комбинациями! 

Разорвав листок, швырнул клочки на стол и вышел, так оглушительно 

хлопнув дверью, что жалобно зазвенели висюльки люстры... 

...Вскоре после приезда в этот тыловой город Леонид был назначен 

старшим инструктором по плаванию. 

Эта работа целиком поглощала его. 

Как и в начале войны, в Ленинграде, он обучал бойцов, разведчиков и 

десантников. Но теперь, спустя полтора года, обстановка была другая. 

В Ленинграде, тревожной осенью сорок первого года, он обучал бойцов