- Так, понятно.. - Леонид во время всего разговора пристально 

оглядывал Аню 

Да, изменилась. Как сильно осунулось лицо, какие глубокие тени легли 

под глазами!.. 

Он хотел сказать Ане что-нибудь теплое, хорошее, но рядом стоял Гаев, 

чуть отвернувшись, прикрыв глаза, словно дремля. 

"Будто не понимает, - сердито подумал Леонид. - Шел бы, что ли? .." | 

- Военный плац, значит? - повторил Леонид. - Так... - он скосил глаза 

на Гаева и понизил голос. - Ну, а клятву нашу помнишь? 

- А как же?! Друзья до гроба! 

- Не смейся, Ласточка, - нахмурился Леонид. - Я всерьез. 

- И я всерьез... 

- А скажи, пожалуйста, - начал было Леонид, но только сейчас вдруг 

заметил, что девушка еле стоит на ногах от усталости. 

- Иди, иди, выспись хорошенько, Ласточка, - торопливо сказал он. - 

Завтра поговорим... 

Аня ушла. 

- Сильная девушка, - тихо произнес Гаев, когда она скрылась за 

поворотом. - Стойко держится, хотя неделю назад обрушился на нее 

страшный удар. 

- Удар?! - Леонид тревожно схватил Гаева за рукав. 

- Мать ее погибла. Во время бомбежки... 

Погибла мать Ласточки! Леонид сразу остановился, резка повернул и 

хотел бежать по коридору вдогонку за Аней. Но Гаев положил ему руку на 

плечо. 

- Не надо, - тихо сказал он. - Не тревожь ее... 

Они двинулись дальше по длинному коридору, и перед глазами Леонида 

все время стояло лицо Нины Петровны, ее тонкие губы, то и дело 

подергивающиеся от нервного тика. Он опять мысленно видел, как Нина 

Петровна просиживает вечера напролет за своей машинкой возле стоящей на 

полу высокой бронзовой лампы с зеленым надтреснутым абажуром. 

В комнате Гаева на столе лежал альбом с фотографиями. На карточках 

были знакомые студенты, тренеры, лыжники, боксеры, пловцы. 

Больше всего в альбоме было карточек маленького мальчика с родинкой 

на щеке: он был снят и верхом на деревянной лошади, и в форме моряка, и 

за книгой, и голышом на пляже, и сидящим на шее у Гаева. 

- Сын? 

Гаев поднял два пальца: 

- Двое... 

Леонид сперва не понял, потом вспомнил: в институте он слышал, что у 

Гаева близнецы, мальчишки, похожие друг на друга, как два медных пятака. 

- Где же они? 

- Эвакуированы... - ответил Гаев. - Пусто без них. И тоскливо. 

Привыкну, конечно. А пока - ужасно пусто... И тревожно: как они там без 

нас? Маленькие ведь. А все ж хорошо, что отправили: фугаски хоть на них 

не падают... 

Жена Гаева сразу же стала готовить ужин.. Лицо ее выглядело 

одутловатым, и сама она - неестественно полной. Это впечатление особенно 

усиливалось несколькими кофтами и платками, надетыми друг на друга. Она 

вынула из шкафа тщательно завернутую в бумажку половину луковицы, 

аккуратно раскрошила ее на тарелочке, зорко следя, чтобы ни кусочка не 

пропало. Потом долго держала над этой тарелочкой бутылку, со дна которой 

ей удалось выжать тощую струйку подсолнечного масла. Накрошив на ту же 

тарелочку немного хлеба и разделив все на три порции, она пригласила 

гостя и мужа к столу. 

- Ого, добре! Сегодня мы чудесно закусим! - весело воскликнул Гаев, и 

втроем они уселись за тюрю. 

- А теперь - спать! - приказал Гаев, когда они поужинали. 

Пока жена стелила для гостя постель на диване, он сказал Леониду: 

- Вот что, дорогой, я тебе сейчас что-то сообщу, только ты не вздумай 

спорить и сопротивляться. Это, как говорится, приговор окончательный и 

обжалованию не подлежит. 

Он подал Кочетову какую-то бумажку: 

- Завтра ты уедешь из Ленинграда! 

Сверху на бумажке было напечатано: "Эвакуационное удостоверение". 

- Я уеду?! - Леонид даже привскочил. - Я эвакуируюсь из Ленинграда, 

когда фашисты у самого города? Да что я - грудной ребенок или дряхлая 

старуха?! 

- Я тебя предупреждал - не спорь! - спокойно ответил Гаев. 

Он сделал несколько шагов по комнате и продолжал: 

- Бассейны закрываются. В Ленинграде с больной рукой тебе делать 

нечего. А нам еще будут очень и очень нужны хорошие спортсмены! Мы, 

дорогой Леонид, собираемся очень долго жить. Жить и побеждать на поле 

боя и на спортивных полях! 

Он улыбнулся и погасил свет. 

- И вообще - не спорь! Это решено не мною, если ты даже всю ночь не 

дашь мне спать, - все равно я не смогу отменить распоряжение начальства. 

Получил приказ - выполняй! Спокойной ночи! 

И Гаев повернулся лицом к стене. 

* * * 

На другой день Леонид с рюкзаком за плечами и маленьким чемоданом в 

левой руке шагал по одной из ленинградских улиц. 

Он вышел на площадь, быстро окинул ее взглядом и, увидев стоявший у 

панели грузовик, направился к нему. 

Задний борт машины был откинут. Там к грузовику приставили небольшую 

деревянную лестницу. 

В кузове вдоль бортов сидело на скамейках уже много людей. У крайней 

справа женщины было бледно-желтое, словно восковое лицо с натянутой на 

скулах и подбородке кожей и заостренным носом. 

Слева у борта сидел щупленький старичок в старомодном пальто с 

бобровым воротником и такой же бобровой шапке. И лицом, и манерами, и 

одеждой старичок очень походил на профессора. 

Из-под скамеек, торчали чемоданы, корзины, узлы. Они загромождали 

также весь проход между скамьями. 

Грузовик стоял на площади уже давно. Шофер ожидал, пока соберутся все 

пассажиры, которых он должен доставить на аэродром. 

Леонид легко взобрался в машину, поставил рюкзак и чемодан возле ног 

старичка-профессора и снова соскочил на асфальт. Долго стоял, прижавшись 

спиной к столбу, и все смотрел вдаль на розовевшие в солнечных лучах 

улицы. 

Угловой дом был разрушен. От прямого попадания бомбы рухнула фасадная 

стена, но некоторые перекрытия и. комнаты каким-то чудом уцелели. Теперь 

дом был похож на декорацию в театре. На третьем этаже видна была 

кровать, неизвестно как удержавшаяся,, так как пола под ней почти не 

было; картина над кроватью, абажур, свисающий с разбитого, закопченного