которой всего два часа назад раздраженно доказывал, что у него болит 

голова и поэтому он не может заниматься какой-то глупой гимнастикой для 

безруких. Теперь он потребовал, чтобы его немедленно вели тренироваться. 

В кабинете лечебной физкультуры Кочетов яростно набросился на 

нехитрые аппараты, состоявшие из блоков, гирь и веревочек. Казалось, он 

хочет за один раз проделать все возможные процедуры и упражнения. Леонид 

вставлял неподвижную руку в аппарат, заставлявший ее сгибаться и 

разгибаться в локте, потом спешил к другому аппарату, который 

поворачивал во все стороны кисть руки, потом переходил к третьему, при 

помощи которого разрабатывались движения пальцев. 

Седая старушка-врач с удивлением смотрела на этого инвалида. Радостно 

и нетерпеливо, как ребенок, набросился он на аппараты, будто это новые, 

интересные игрушки. Прошло десять минут, и старушка-врач вынуждена была 

остановить не в меру ретивого больного. На первый раз больше 

тренироваться не следовало. 

"Вероятно, он надеется, что эти аппараты вернут ему руку", - с 

сожалением подумала врач, тщательно осматривая раны Леонида. 

Она ничего не сказала Кочетову, но с горечью подумала, что аппараты в 

этом случае почти бессильны. Они могут только немного развить мускулы, 

но свободно двигаться рука все равно не будет. 

С этого дня Леонид зачастил в кабинет лечебной физкультуры. Долгими 

часами без конца повторял одни и те же упражнения, терпеливо перенося 

острую боль, возникавшую в локте и кисти при каждом сгибании и 

разгибании руки. 

Он будет работать, его ждут будущие разведчики и десантники, которых 

нужно научить быстро и бесшумно преодолевать водные преграды, плыть в 

темноте одетыми, с оружием. 

А сводки с фронтов становились все тревожнее. Наши войска отходили в 

глубь страны. Город за городом захватывали фашисты. 22 сентября радио 

сообщило: наша армия оставила Киев. 

Взрывной волной в госпитале выбило почти все стекла. Окна пришлось 

забить фанерой. Из окна с уцелевшим стеклом Леонид видел, что стена 

противоположного дома стала щербатой: в нее попали осколки снарядов. На 

улице возле этого дома валялись куски штукатурки, обломки кирпичей, 

осколки стекла. Казалось, в доме идет ремонт. 

В госпитале, возле кровати каждого тяжело раненного, поставили 

носилки. Они мешали сестрам и врачам, раненые хмуро косились на них. Но 

носилки не убирали ни днем, ни ночью: на случай, если придется срочно 

выносить больных. 

Ходячих раненых десятки раз в день, как только завывала сирена, 

заставляли спускаться в бомбоубежище. 

Леонид торопился выздороветь. Сейчас не время болеть. 

Через девять дней его осматривал профессор Рыбников и группа врачей. 

Обнаженный до пояса, в поношенных войлочных туфлях-шлепанцах стоял 

Леонид в просторном кабинете. В госпитале еще не топили, было прохладно, 

и то ли от озноба, то ли от волнения у Леонида выступили мелкие 

пупырышки на коже. 

Степан Тимофеевич обошел вокруг Леонида, любуясь его сильным, ладным 

торсом. 

- Добротно сколочен! - воскликнул он, звонко шлепнув Кочетова по 

левому, здоровому плечу. 

Леонид видел: профессор доволен. 

"Значит, дела идут на лад. Выздоравливаю!" - обрадовался он. 

И, наконец, решился задать вопрос, который мучил его уже столько 

дней. Не глядя в лица врачей, чтобы, чего доброго, не увидеть удивленных 

улыбок, он хриплым, чужим голосом спросил: 

- Скажите, профессор, смогу я плавать? 

В кабинете стало тихо. 

- Плавать? - словно не веря своим ушам, переспросил профессор. 

И вдруг, взорвавшись, побагровев, закричал: 

- И без плаванья люди живут! Благодарите небо, что рука уцелела! А он 

- плавать!.. 

- Не волнуйтесь, Степан Тимофеевич, - перебил профессора начальник 

госпиталя, могучий, атлетического вида мужчина, шутя перетаскивающий 

пятипудовые мешки. 

Он повернулся к Леониду. 

- Время покажет, - осторожно сказал он. - Время - великий врач. 

Кочетов молча надел заплатанный госпитальный халат и ушел. 

"Так, - думал он, шагая по коридору. - Так. Все ясно. Как дважды 

два..." 

Дошел до конца коридора, повернул обратно. В палату идти не хотелось. 

"Ну что ж, спасибо за правду, - мысленно сказал он профессору 

Рыбникову. - Хоть и тяжела она, а все лучше лжи. Значит, инвалид. 

Инвалид. На всю жизнь..." 

Он пытался успокоиться, заставлял себя примириться с этим: 

"Тысячам людей сейчас похуже моего... Гораздо хуже..." 

Но внутри все кипело, протестовало, возмущалось: "Неужели смириться? 

Сдаться? Нет, нет!" 

"Не так-то просто выбить нас из седла, - яростно повторил он любимое 

изречение Галузина. - Мы еще поборемся! Поборемся, товарищ Кочетов!" 

Он продолжал быстро расхаживать взад-вперед по коридору. В душе 

постепенно крепла уверенность. Сердце стучало ровнее. 

- Ладно! Посмотрим! - гневно шептал он. - Посмотрим!.. 

Врачи, кажется, не очень-то верят в его окончательное исцеление. Ну 

что ж, он им докажет! Докажет всем на что способен человек, страстно 

стремящийся к цели. Время, конечно, великий врач. Но он поторопит время. 

Ему некогда ждать! 

Через несколько минут, направляясь в кабинет лечебной физкультуры, 

Леонид прошел мимо комнаты; 

в которой его только что осматривали. 

- Держать ложку такой рукой, возможно, сумеет; плавать - нет! - 

донесся до него резкий голос молодого врача. 

- Не торопитесь, коллега! Природа иногда творит чудеса! - задумчиво 

ответил начальник госпиталя. 

"Буду плавать, буду! И ложку держать, и плавать буду! - с какой-то 

непонятной, яростной уверенностью решил Кочетов. - И не природа, дорогой 

начальник, а человек творит чудеса!" 

В кабинете лечебной физкультуры Леонид снова, уже в который раз, 

долго и придирчиво осматривал свою бессильно висящую руку. Сморщенной 

кожей, плоскими, дряблыми, высохшими мускулами она напоминала теперь