спину высокого худощавого мужчины. 

"Обманул, конечно, этот "голубчик"!" - разозлился Леонид и уже хотел 

повернуть обратно, но тут мужчина обернулся и, быстро подбежав к 

Кочетову, крепко обнял его. 

- Николай Александрович! - сказал Леонид. 

Казалось, он вовсе не удивился, будто заранее знал: первым, кто к 

нему явится после операции, будет именно Гаев. 

Николай Александрович был точно такой же, каким его последний раз 

видел Леонид месяца два назад в институте. И даже глаза у него были 

такие же - бодрые и усталые одновременно, и говорил он так же 

хрипловато, будто и теперь целыми днями спорил с кем-то, кого-то 

убеждал, что-то доказывал. Только ладонь и пальцы его правой руки были 

затянуты бинтами. 

- Сядем все-таки! - улыбаясь, сказал Гаев после того, как они минут 

десять простояли, взволнованно пожимая друг другу руки, расспрашивая о 

друзьях и знакомых. - Мы с тобой, кажется, товарищи по несчастью, - 

пошутил он, ловко застегивая левой рукой пуговицу на гимнастерке. - 

Обоим по рукам досталось! И обоим по правым! А тебе, кажется, крепче 

всыпали, чем мне, - прибавил Гаев. - Мне фашисты два пальца откусили. Це 

що ни бида! 

- Не беда, конечно! - иронически согласился Леонид. - Только как вы 

теперь на лыжах будете ходить? 

- Это уже обмозговано! - быстро ответил Николай Александрович. - И 

тремя пальцами можно палку держать. А кроме того, я уже разработал 

особое крепление: приспособил еще один ремень к палке. Так что все в 

порядке! Жаль только, что не успел я на лыжах к немцам в тыл 

прогуляться, а уже ранен. Ну, да ничего! 

И Гаев стал рассказывать, какой замечательный отряд лыжников создан 

сейчас в институте. Двести человек-все, как на подбор! Скорее бы зима 

настала, а то лыжники злятся, ожидая снега, а трое студентов не 

выдержали ожидания и ушли в другие отряды. 

Рассказ Гаева об институтских делах и радовал, и раздражал Кочетова. 

Ему было неприятно сознаваться себе, что он всей душой завидует 

товарищам. 

- Ну, а ты как? - спросил Николай Александрович. 

- Никак! - отрубил Леонид и нарочно левой рукой поднял и положил на 

стол свою неподвижную правую руку. Николай Александрович, казалось, не 

заметил этого резкого выпада. Он продолжал говорить о самых обычных, 

насущно-необходимых делах и, между прочим, спросил, когда Леонид думает 

выписываться из госпиталя. 

"Сейчас будет сочувствовать, потом предложит помощь и станет говорить 

о заботе и внимании!" - ядовито подумал Кочетов. 

Но Гаев не сочувствовал и не предлагал помощи. Услышав, что врачи 

обещали долго не задерживать Леонида, он обрадованно воскликнул: "Нашего 

полку прибыло!" - левой рукой ловко вытащил карандаш и блокнот и что-то 

быстро записал. 

- Це дило! Значит, будешь обучать бойцов плаванию! - уверенно, как 

что-то само собой разумеющееся, сказал Гаев. - А то мы прямо замотались. 

Бойцов приводят пачками, а обучать их некому. 

То ли уверенный деловой тон Николая Александровича так подействовал 

на Кочетова, то ли он и впрямь вдруг убедился, что еще может быть 

полезен, но настроение его сразу улучшилось. Он даже постарался 

незаметно снять со стола свою искалеченную руку. 

"В самом деле, зачем я устроил эту "выставку"?" - недоуменно подумал 

он. 

Но Гаев, который раньше упорно не замечал руки собеседника, лежавшей 

у него прямо перед глазами, теперь, когда Леонид убрал ее, заговорил 

именно о его руке. 

- Тренируемся? - улыбаясь спросил он, сгибая и разгибая здоровую 

руку. 

- Нет! Рано еще, - ответил Кочетов. Ему стыдно было признаться, что 

тренировку больной руки на лечебных аппаратах предложили начать уже 

сегодня, но он, считая это бесполезным, отказался. 

- "Тренировка делает чемпиона!" - произнес Гаев. - Надеюсь, не забыл? 

- Не забыл! - ответил Леонид. 

И опять ему стало стыдно. Что с Галузиным? До сих пор, несмотря на 

все свои расспросы, он так и не мог узнать, где находится тренер. 

"Плохо старался!" - укорил он себя. 

Но расспрашивать Николая Александровича о Галузине не хотелось. 

"Откуда ему знать об Иване Сергеевиче?" - пытался уговорить себя 

Кочетов, хотя прекрасно чувствовал, что не спрашивает, только стыдясь 

своей невнимательности к другу и учителю. 

- Жив Галузин, - будто и не замечая его смущения, сказал Гаев. - Жив, 

но очень плох. Вот у кого всем нам надо учиться: еле дышит, а бодрости 

не теряет. Даже в зеркальце иногда посматривает: усы ему сбрили, все не 

может привыкнуть. Рассказывал мне, как ты его на себе буксировал. 

Большое тебе спасибо, герой! От всех нас спасибо за "казака"! 

- "Спасибо" да еще и "герой"! - окончательно смущаясь, произнес 

Леонид и подумал: "Знали бы вы, в какой панике был этот "герой" всего 

час назад!" 

- Где лежит Галузин? - спросил он. 

Но Гаев отказался сообщить адрес госпиталя. 

- Лучше и не пытайся проникнуть туда, - сказал он. - Все равно не 

пустят. Плох наш "казак", и беспокоить его нельзя. Меня главврач увидел 

в палате - чуть с лестницы не спустил! И сестре за меня так попало!.. 

Даже заплакала, бедняжка! 

Стали прощаться. Гаев был уже у двери, когда Леонид подумал, что надо 

бы спросить, как ему удалось отыскать и его, и Галузина в эти дни, когда 

суровая военная судьба разбросала людей во все концы страны. И вообще, 

откуда он все знает о товарищах? 

Но спрашивать было некогда. А Гаев, словно для того, чтобы еще раз 

подтвердить свою осведомленность, уже из-за двери крикнул: 

- Осколок-то под лопаткой не мешает? 

- Наоборот, даже придает весомость, - пошутил 

Леонид и опять удивился: 

"Откуда он все знает?" 

* * * 

С этого момента Кочетова будто подменили. Он вошел в палату, бодро 

напевая: "Эй, вратарь, готовься, к бою!" Раненые удивленно 

переглянулись. Но вконец изумились они, когда Леонид позвал сестру,