"Что-то скажут врачи?" - лихорадочно думал он. 

Приближался час утреннего врачебного обхода. 

- Главное, не давай резать! - шепотом посоветовал ему летчик, когда 

за дверью палаты послышались шаги многих ног. - Врачи - они на это 

мастера! Чик-чик - и готово! Без хлопот! - и лейтенант с головой 

накрылся одеялом. 

В палату вошел высокий молодой профессор, окруженный целой свитой 

врачей, ординаторов и ассистентов в белоснежных, жестко накрахмаленных 

халатах. Многие из врачей и ординаторов были по возрасту старше 

профессора, но все они обращались к нему очень почтительно. 

Из-под халата профессора виднелась генеральская форма. Говорил он 

негромко, но уверенно. Легко ступая проходил профессор вдоль рядов 

кроватей, останавливаясь возле тяжело больных и просматривая диагнозы 

новичков. Память у него была изумительная: он помнил не только болезни, 

но и фамилии, а часто и имена всех больных, переполнявших огромный 

госпиталь. 

- Когда привезли? - коротко, ни на кого не глядя, спросил профессор, 

подойдя к постели Кочетова. Не успел Леонид открыть рот, как ординатор 

доложил: 

- Вчера вечером, Степан Тимофеевич. Ранение в плечо. Шесть осколков 

мины. Поврежден плечевой сустав, порваны сухожилия, перебиты нервы. 

И понизив голос, прибавил: 

- Леонид Кочетов - чемпион страны и рекордсмен мира по плаванию... 

Леонид удивленно посмотрел на ординатора: откуда тот успел узнать, 

что он пловец? 

Молодой профессор, казалось, не слышал последних слов. Он сел на 

табуретку у постели Кочетова, приказал снять повязки и долго ощупывал 

плечо и руку Леонида. Пальцы Степана Тимофеевича, длинные, тонкие, с 

шелушащейся кожей, разъеденной бесконечными дезинфекциями, то неслышно 

касались плеча Леонида, то сильно надавливали на рану. Тогда было очень 

больно, но Кочетов терпел, не подавая вида. 

- Врачу все равно - чемпион или не чемпион лежит перед ним, - вдруг 

негромко заметил профессор ординатору. Он встал и, сказав несколько слов 

по-латыни, двинулся дальше. 

Леонид был смелым человеком. Он отважно сражался на фронте, ежечасно 

рискуя жизнью. Но тут впервые испугался. Ему показалось, что профессор 

произнес страшное, холодное и острое, как нож, слово - "ампутация". 

- Профессор! - не в силах сдержать волнения, срывающимся голосом 

произнес он. - Профессор, скажите... надо отнять руку? 

Профессор недовольно остановился и вдруг широко улыбнулся. Потом лицо 

его опять стало серьезным. 

- Нехорошо, товарищ чемпион! - строго сказал он. - Очень нехорошо! 

Врачи не стремятся резать во что бы то ни стало, как думают некоторые не 

очень сознательные товарищи, хотя они и в лейтенантском звании, - тут он 

насмешливо посмотрел на летчика. - Вас будут лечить! Да, лечить. А 

резать, возможно, тоже придется. 

Когда профессор вместе с врачами и ассистентами удалился, в палате 

наступила тишина. 

Обычно после врачебного обхода раненые долго и горячо обсуждали 

каждое слово профессора, делали свои заключения о состоянии здоровья 

каждого из соседей. Но сегодня вся палата молчала, будто сговорившись. 

Леонид то и дело ловил на себе быстрые, сочувственные взгляды больных. 

Даже неугомонный лейтенант, никогда не пропускавший случая поострить, ни 

словом не откликнулся на замечание профессора. Он достал из тумбочки 

сборник шахматных этюдов и задач и сделал вид, будто всецело поглощен 

решением их. 

Только Степанчук, лежавший, как всегда, лицом к стене, вдруг 

повернулся и сказал Леониду: 

- Слушай-ка, пловец! Возьми-ка из моей, значит, тумбочки склянку 

одеколона! 

И, словно смутившись за свой неожиданный подарок, Степанчук хмуро 

добавил: 

- Студентки принесли. А на кой он мне ляд? Отродясь духами не 

баловался. 

И снова отвернулся к стенке. 

* * * 

На следующее утро сестра предупредила Леонида о предстоящей операции. 

Не успела она закончить фразы, как лейтенант Голубчик стал громко 

рассказывать какую-то историю про своего товарища, майора. У того будто 

бы была перебита не одна рука, а обе, да так, что они висели неподвижно 

и держались только на коже: кости и мускулы были начисто отделены от 

плеча. И что же? Врачи так ловко срастили майору кости и сшили мускулы, 

что теперь он шутя поднимает двухпудовые гари. 

А когда лейтенанту показалось, будто кто-то в палате недоверчиво 

гмыкнул, он стал с жаром доказывать, что после перелома кости 

сращиваются очень прочно и становятся еще крепче, чем были. 

Кочетов не мог не улыбнуться, понимая наивную хитрость летчика. Желая 

ободрить Леонида, лейтенант так увлекся, что не замечал противоречивости 

своих слов: вчера он жестоко ругал врачей, а сегодня восхищался ими. 

Вскоре пришли санитары и повели Кочетова в операционную. Его уложили 

на длинный стол. Расширенными ноздрями он втянул воздух. В операционной 

стоял особенный, острый, чуть приторный запах: смесь паров йода, эфира, 

спирта и еще каких-то медикаментов. Через приоткрытую дверь он видел, 

как в соседней комнате высокий пожилой профессор-хирург в халате и 

брезентовых сапогах долго-долго, минут пять, тщательно с мылом и щеткой 

мыл руки. Потом тазик с водой убрали. Леонид с облегчением подумал, что 

длительное умывание, наконец, кончилось. Но воду сменили, и профессор 

опять стал мыть руки. Потом он смочил их каким-то раствором и еще протер 

спиртом. 

Последнее, что видел Кочетов, был стерильный халат, который сестра 

надела профессору поверх его обычного халата. 

На длинный операционный стол перед лицом Леонида поставили маленькую 

ширмочку-экран. Теперь его взгляд упирался в металлический каркас и 

белую ткань. 

Кочетов уже не видел, как над ним склонился хирург. Белая шапочка 

закрывала его волосы и лоб. Марлевая повязка скрывала рот, нос и всю 

нижнюю часть лица, Между повязкой и шапочкой сверкали лишь быстрые,