на спасение бегством было нечего. Комната не имела никаких тайных дверей 

и, находясь в уединенной башне с толстыми наружными стенами, по-видимо- 

му, не сообщалась с другими помещениями замка. Изнутри дверь не запира- 

лась ни на ключ, ни на задвижку. Единственное окно отворялось на огоро- 

женную зубцами верхнюю площадку, что в первую минуту подало Ревекке на- 

дежду на возможность бежать отсюда; но она тотчас убедилась, что оттуда 

не было хода ни в какие другие здания. Эта площадка представляла собою 

нечто вроде балкона, защищенного парапетом с амбразурами, где можно было 

поставить несколько стрелков для защиты башни и боковой обороны. 

Таким образом, Ревекке оставалось только запастись терпением и всю 

надежду возложить на бога, к чему обычно прибегают выдающиеся и благо- 

родные души. Ревекка научилась ошибочно толковать священное писание и 

превратно понимала обещания, данные богом избранному народу израильско- 

му; но она не ошибалась, считая настоящий период часом их испытания и 

твердо веря в то, что настанет день, когда чада Сиона будут призваны 

разделять блага, дарованные другим народам. Все, что творилось вокруг 

нее, показывало, что их настоящее положение было этим временем кары и 

всяческих гонений, и главнейшею их обязанностью она считала безграничное 

терпение и безропотное перенесение всяких зол. И на себя она смотрела 

как на жертву, заранее обреченную на бедствия, и с ранних лет приучала 

свой ум к встрече с опасностями, которым, вероятно, суждено ей подверг- 

нуться. 

Узница вздрогнула и побледнела, когда на лестнице послышались шаги. 

Дверь тихо растворилась, и мужчина высокого роста, одетый так же, как 

все бандиты, бывшие причиной ее несчастья, медленной поступью вошел в 

комнату и закрыл за собой дверь. Надвинутая на лоб шляпа скрывала верх- 

нюю часть его лица. Закутавшись в плащ так, что он прикрывал нижнюю 

часть лица, он молча стоял перед испуганной Ревеккой. Казалось, он сам 

стыдился того, что намерен был сделать, и не находил слов, чтобы объяс- 

нить цель своего прихода. Наконец Ревекка, сделав над собой усилие, сама 

решилась начать разговор. Она протянула разбойнику два драгоценных брас- 

лета и ожерелье, которые сняла с себя еще раньше, предполагая, что, 

удовлетворив его корыстолюбие, она может задобрить его. 

- Вот возьми, друг мой, - сказала она, - и, ради бога, смилуйся надо 

мной и моим престарелым отцом! Это ценные вещи, но они ничто в сравнении 

с тем, что отец даст тебе, если ты отпустишь нас из этого замка без оби- 

ды. 

- Прекрасный цветок Палестины, - отвечал разбойник, - эти восточные 

перлы уступают белизне твоих зубов. Эти бриллианты сверкают, но им не 

сравниться с твоими глазами, а с тех пор, как я принялся за свое вольное 

ремесло, я дал обет всегда ценить красоту выше богатства. 

- Не бери на душу такого греха, - сказала Ревекка, - возьми выкуп и 

будь милосерд! Золото тебе доставит всякие радости, а обидев нас, ты бу- 

дешь испытывать муки совести. Мой отец охотно даст тебе все, что ты поп- 

росишь. И если ты сумеешь распорядиться своим богатством, с помощью де- 

нег ты снова займешь место среди честных людей, сможешь добиться проще- 

ния за все прежние провинности и будешь избавлен от необходимости гре- 

шить снова. 

- Хорошо сказано! - молвил разбойник по-французски, очевидно затруд- 

няясь поддерживать разговор, начатый Ревеккой по-саксонски. - Но знай, 

светлая лилия, что твой отец находится в руках искуснейшего алхимика. 

Этот алхимик сумеет обратить в серебро и золото даже ржавую решетку тю- 

ремной печи. Почтенного Исаака выпарят в таком перегонном кубе, который 

извлечет все, что есть у него ценного, и без моих просьб или твоих моле- 

ний. Твой же выкуп должен быть выплачен красотой и любовью. Иной платы я 

не признаю. 

- Ты не разбойник, - сказала Ревекка также пофранцузски: - ни один 

разбойник не отказался бы от такого предложения. Ни один разбойник в 

здешней стране не умеет говорить на твоем языке. Ты не разбойник, а 

просто норманн, быть может благородного происхождения. О, будь же благо- 

роден на деле и сбрось эту страшную маску жестокости и насилия! 

- Ты так хорошо умеешь угадывать, - сказал Бриан де Буагильбер, отни- 

мая плащ от лица, - ты не простая дочь Израиля. Я назвал бы тебя Эндорс- 

кой волшебницей, если бы ты не была так молода и прекрасна. Да, я не 

разбойник, прелестная Роза Сарона. Я человек, который скорее способен 

увешать твои руки и шею жемчугами и бриллиантами, чем лишить тебя этих 

украшений. 

- Так чего ж тебе надо от меня, - сказала Ревекка, - если не бо- 

гатства? Между нами не может быть ничего общего: ты христианин, я еврей- 

ка. Наш союз был бы одинаково беззаконен в глазах вашей церкви и нашей 

синагоги. 

- Совершенно справедливо, - отвечал храмовник рассмеявшись. - Же- 

ниться на еврейке! Despardieux! [17] О нет, хотя бы она была царицей 

Савской! К тому же да будет тебе известно, прекрасная дочь Сиона, что 

если бы христианнейший из королей предложил мне руку своей христианнешей 

дочери и отдал бы Лангедок в приданое, я и туда не мог бы на ней же- 

ниться. Мои обеты не позволяют мне любить ни одной девушки иначе, как 

par amours, - так я хочу любить и тебя. Я рыцарь Храма. Посмотри, вот и 

крест моего священного ордена. 

- И ты дерзаешь призывать его в свидетели в такую минуту! - восклик- 

нула Ревекка. 

- Если я это делаю, - сказал храмовник, - тебе-то какое дело? Ведь ты 

не веришь в этот благословенный символ нашего спасения. 

- Я верю тому, чему меня учили, - возразила Ревекка, - и да простит 

мне бог, если моя вера ошибочна. Но какова же ваша вера, сэр рыцарь, ес- 

ли вы ссылаетесь на свою величайшую святыню, когда собираетесь нарушить 

наиболее торжественный из ваших обетов. 

- Ты проповедуешь очень красноречиво, о дочь Сираха! - сказал храмов-