жению и благородному характеру Ричарда Львиное Сердце, все иомены прек- 

лонили колена, почтительно выразили свои верноподданнические чувства и 

просили прощения в своих провинностях. 

- Встаньте, друзья мои, - милостиво сказал Ричард, глядя на них с 

обычной приветливостью, успевшей потушить пламя внезапного гнева. Выра- 

жение его лица, хотя и горевшего еще от сильного напряжения, уже ничем 

не напоминало о недавней отчаянной схватке. - Встаньте, друзья мои! Ваши 

бесчинства как в лесах, так и в чистом поле искупаются верной службой, 

которую вы сослужили моим несчастным подданным под стенами Торкилстона, 

а также и тем, что сегодня выручили из беды вашего короля. Встаньте, мои 

вассалы, и будьте мне впредь добрыми подданными. А ты, храбрый Локсли... 

- Не зовите меня более Локсли, государь, и узнайте то имя, которое 

получило широкую известность и, быть может, достигло даже и вашего 

царственного слуха... Я Робин Гуд из Шервудского леса. 

- Стало быть, король разбойников и глава добрых молодцов? - сказал 

король. - Кто же не знает твоего имени! Оно прогремело до самой Палести- 

ны! Но будь уверен, мой славный разбойник, ни одно дело, совершенное в 

мое отсутствие и в порожденные им смутные времена, не будет вменено тебе 

в преступление. 

- Вот уж правду говорит пословица, - вмешался тут Вамба, несколько 

менее развязно, чем обычно, - 

Когда уходит кот, 

Нет у мышей забот. 

- Как, Вамба, и ты здесь! - сказал Ричард. - Я так давно не слышал 

твоего голоса, что думал - ты спасся бегством. 

- Это я-то спасся бегством? Как бы не так! - сказал Вамба. - Когда же 

видно, чтобы глупость добровольно расставалась с доблестью? Вон лежит 

жертва моего меча - славный серый мерин. Я бы предпочел, чтобы он стоял 

здесь в добром здоровье, а на его месте валялся его хозяин. Сначала я 

немного сплоховал, это верно, потому что пестрая куртка - не такая хоро- 

шая защита от острых копий, как стальной панцирь. Но хоть я и не все 

время сражался мечом, согласитесь, что я первый протрубил сбор. 

- И очень кстати, честный Вамба, - сказал король. - Я не забуду твоей 

верной услуги. 

- Confiteor! Confiteor! [51] - раздался смиренный голос поблизости от 

короля. - Ох, остальная латынь вся из головы вылетела! Но я сам испове- 

дуюсь в смертном грехе и прошу только, чтобы простились мне мои прегре- 

шения перед тем, как меня поведут на казнь! 

Ричард оглянулся и увидел веселого отшельника, который, стоя на коле- 

нях, перебирал четки, а дубинка его, изрядно поработавшая во время не- 

давней свалки, лежала на траве рядом с ним. Он состроил такую рожу, ко- 

торая по его мнению, должна была выражать глубочайшее сокрушение: глаза 

закатил, а углы рта опустил книзу, словно шнурки у кошелька, по выраже- 

нию Вамбы. Однако все эти признаки величайшего раскаяния не внушили осо- 

бого доверия, так как на лице отшельника проглядывало сильное желание 

расхохотаться, а глаза его так весело блестели, что и страх и покаяние 

были, очевидно, притворны. 

- Ты с чего приуныл, шальной монах? - сказал Ричард. - Боишься, что 

твой епископ узнает, как ты усердно служишь молебны богородице и святому 

Дунстану?.. Не бойся, брат: Ричард, король Англии, никогда не выдаст тех 

секретов, которые узнает за бутылкой. 

- Нет, премилостивейший государь, - отвечал отшельник (всем любителям 

народных баллад про Робина Гуда известный под именем брата Тука), - мне 

страшен не посох епископа, а царский скипетр. Подумать только, что мой 

святотатственный кулак дерзнул коснуться уха помазанника божия! 

- Ха-ха! - рассмеялся Ричард. - Вот откуда ветер дует! А я позабыл о 

твоем тумаке, хотя после того у меня весь день в ухе звенело. Правда, 

затрещина была знатная, но я сошлюсь на свидетельство этих добрых людей: 

разве я не отплатил тебе той же монетой? Впрочем, если считаешь, что я у 

тебя в долгу, я готов сию же минуту... 

- Ох, нет, - отвечал монах, - я свое получил сполна, да еще с лихвой! 

Дай бог вашему величеству все свои долги платить так же аккуратно. 

- Если бы можно было всегда расплачиваться тумаками, мои кредиторы не 

жаловались бы на пустую казну, - сказал король. 

- А все же, - сказал отшельник, снова состроив плаксивую рожу, - я не 

знаю, какое будет на меня наложено наказание за этот богопротивный удар. 

- Об этом, брат, и говорить не стоит, - сказал король. - Мне столько 

доставалось ударов от руки всяких язычников и неверных, что нет причины 

сетовать на одну-единственную пощечину от такого святого человека, каков 

причетник из Копменхерста. А не лучше ли будет, друг мой, и для тебя и 

для святой церкви, если я добуду тебе позволение сложить с себя духовный 

сан и возьму тебя в число своей стражи, дабы ты столь же усердно охранял 

нашу особу, как прежде охранял алтарь святого Дунстана? 

- Ах, государь, - сказал монах, - смиренно прошу ваше величество 

простить меня и уволить от такой милости! Если бы вы знали, до чего я 

изленился! Святой Дунстан (да предстательствует он за нас перед госпо- 

дом!) стоит себе преспокойно в своей нише, хотя я и забываю иногда помо- 

литься ему в погоне за какимнибудь оленем. И по ночам иногда отлучаюсь 

из кельи, занимаюсь пустяками, а святой Дунстан - ни гугу! Самый спокой- 

ный хозяин, уж поистине миротворец, хоть и вырезан из дерева. Если же я 

буду иоменом и телохранителем при особе моего государя - это, конечно, 

большая честь, но стоит мне маленько отвлечься в сторону, пострелять ди- 

чи в лесу, утешить ли вдовицу где-нибудь в укромном уголке, так и пойдут 

розыски: "Куда девался этот монах, вражий пес?" Или: "Кто знает, где 

запропастился проклятый Тук?" А лесные сторожа станут говорить: "Один 

этот расстрига уничтожает больше дичи, чем все остальные охотники!" Или: 

"Какую ни завидит робкую лань, сейчас вдогонку за ней!" Короче говоря, 

государь мой милостивый, оставьте вы меня на прежнем месте. А если бу-