да еще опасаться, что они меня заворожат, как добрые люди предсказывали. 

Много ли мне прибыли от того червонца, что дала мне девчонка, если при- 

дется на пасху идти на исповедь и поп так меня застращает, что я ему 

вдвое больше заплачу за отпущение. Того и гляди, назовут меня еврейской 

почтой, да и останешься с этой кличкой на всю жизнь. Должно быть, эта 

девушка и в самом деле околдовала меня. Да и со всеми так было, кто имел 

с ней дело, все равно еврей или христианин, - все ее слушали. Но вот как 

подумаю о ней, кажется отдал бы и мастерскую свою и все инструменты, 

лишь бы спасти ее жизнь. 

Глава XXXIX 

О дева, ты неумолимо бесстрастна, 

Я ж гордостью спорю с тобой. 

Сьюард 

Под вечер того дня, когда происходил суд над Ревеккой (если только 

это можно назвать судом), кто-то тихо постучал в дверь ее темницы. Но 

она не обратила никакого внимания, потому что была занята чтением вечер- 

них молитв, которые закончила пением гимна; мы попытаемся перевести его 

в следующих словах: 

Когда Израиля народ 

Из рабства шел, бежав от бед, 

Он знал: его господь ведет, 

Ужасным пламенем одет; 

Над изумленною землей 

Столб дыма шел, как туча, днем, 

А ночью отблеск огневой 

Скользил за пламенным столбом. 

Тогда раздался гимн похвал 

Великой мудрости твоей, 

И воин пел, и хор звучал 

Сиона гордых дочерей. 

Нам в нашей горестной судьбе 

Нет больше знамений твоих: 

Забыли предки о тебе, 

И ты, господь, забыл о них! 

Теперь невидим ты для нас, 

Но если светит яркий день, 

В обманчиво счастливый час 

Нас облаком своим одень; 

И в темной грозовой ночи, 

Когда вокруг лишь мгла и дым, 

Ты нас терпенью научи 

И светом озари своим. 

Нет арф у нас. Разрушен храм. 

Мы столько вынесли обид! 

Наш не курится фимиам, 

И звучный тамбурин молчит. 

Но ты сказал нам, наш отец: 

"От вас я жертвы не приму; 

Смирение своих сердец 

Несите к храму моему!" 

Когда звуки этого гимна замерли, у дверей опять раздался осторожный 

стук. 

- Войди, - отозвалась Ревекка, - коли друг ты мне, а если недруг - не 

в моей воле запретить тебе войти. 

- Это я, - сказал Бриан де Буагильбер, входя, - а друг ли я или нед- 

руг, это будет зависеть от того, чем кончится наше свидание. 

Встревоженная появлением человека, неудержимую страсть которого она 

считала главной причиной своих бедствий, Ревекка попятилась назад с 

взволнованным и недоверчивым, но далеко не робким видом, показывавшим, 

что она решила держаться от него как можно дальше и ни за что не сда- 

ваться. Она выпрямилась, глядя на него с твердостью, но без всякого вы- 

зова, видимо не желая раздражать его, но обнаруживая намерение в случае 

нужды защищаться до последней возможности. 

- У тебя нет причин бояться меня, Ревекка, - сказал храмовник, - или, 

вернее, тебе нечего бояться меня теперь. 

- Я и не боюсь, сэр рыцарь, - ответила Ревекка, хотя учащенное дыха- 

ние не соответствовало героизму этих слов. - Вера моя крепка, и я вас не 

боюсь. 

- Да и чего тебе опасаться? - подтвердил Буагильбер серьезно. - Мои 

прежние безумные порывы теперь тебе не страшны. За дверью стоит стража, 

над которой я не властен. Им предстоит вести тебя на казнь, Ревекка. Но 

до тех пор они никому не позволят обидеть тебя, даже мне, если бы мое 

безумие, - потому что ведь это чистое безумие, - еще раз побудило бы ме- 

ня к этому. 

- Слава моему богу, - сказала еврейка. - Смерть меньше всего страшит 

меня в этом жилище злобы. 

- Да, пожалуй, - согласился храмовник, - мысль о смерти не должна 

страшить твердую душу, когда путь к ней открывается внезапно. Меня не 

пугает удар копья или меча, тебе же прыжок с высоты башни или удар кин- 

жала не страшны по сравнению с тем, что каждый из нас считает позором. 

Заметь, что я говорю о нас обоих. Очень может быть, что мои понятия о 

чести так же нелепы, как и твои, Ревекка, но зато мы оба сумеем умереть 

за них. 

- Несчастный ты человек! - воскликнула Ревекка. - Неужели ты обречен 

рисковать жизнью из-за верований, которых не признает твой здравый 

смысл? Ведь это все равно, что отдавать свои сокровища за то, что не мо- 

жет заменить хлеба. Но обо мне ты так не думай. Твоя решимость зыблется 

на бурных и переменчивых волнах людского мнения, а моя держится на ска- 

лах вечности. 

- Перестань, - сказал храмовник, - теперь бесполезны такие рассужде- 

ния. Ты обречена умереть не той быстрой и легкой смертью, которую добро- 

вольно избирает скорбь и радостно приветствует отчаяние, но смертью мед- 

ленной, в ужасных пытках и страданиях, которую присуждают за то, что 

дьявольское ханжество этих людей называет твоим преступлением. 

- А кому же, - возразила Ревекка, - если такова будет моя участь, ко- 

му я ею обязана? Конечно, тому, кто из эгоистичных, низких побуждений 

насильно притащил меня сюда, а теперь - уж и не знаю, ради каких целей - 

пришел запугивать меня, преувеличивая ужасы той горькой участи, которую 

сам же мне уготовил. 

- Не думай, - сказал храмовник, - не думай, что я был виновен в этом. 

Я собственной грудью оборонил бы тебя от этой опасности, как защищал те- 

бя от стрел. 

- Если бы ты это делал с благородным намерением оказать покрови- 

тельство невиновной, - сказала Ревекка, - я была бы благодарна тебе за 

эту заботу, но ты с тех пор столько раз ставил себе в заслугу этот пос- 

тупок, что мне противна стала жизнь, сохраненная той ценою, которую ты 

требуешь от меня. 

- Оставь свои упреки, Ревекка, - сказал храмовник, - у меня довольно 

и своего горя, не усугубляй его своими нападками. 

- Так чего же ты хочешь, сэр рыцарь? - спросила еврейка. - Говори 

прямо, если ты пришел не для того, чтобы полюбоваться причиненным тобою 

несчастьем, говори. А потом, сделай милость, оставь меня. Переход от 

времени к вечности короток, но страшен, а мне остается так мало часов,