тяжести этих улик, усугубляемых тем, что обвиняемая была еврейкой. 

Гроссмейстер собрал мнения своих советчиков и торжественно спросил 

Ревекку, что она может сказать против смертного приговора, который он 

намерен сейчас произнести. 

- Взывать к вашему состраданию, - сказала прекрасная еврейка голосом, 

дрогнувшим от волнения, - было бы, как я вижу, напрасно и унизительно. 

Объяснять вам, что лечение больных и раненых не может быть неугодно бо- 

гу, в которого все мы верим, было бы тщетно. Доказывать, что многие пос- 

тупки, в которых обвиняют меня эти люди, совершенно невозможны, беспо- 

лезно: по-видимому, вы верите в их возможность. Точно так же бессмыслен- 

но оправдываться в том, что моя одежда, мой язык и мои привычки чужды 

вам, ибо свойственны моему народу - я чуть не сказала: моей родине, но, 

увы, у нас нет отечества. В свое оправдание я не стану даже разоблачать 

моего притеснителя, который стоит здесь и слышит, как на меня возводят 

ложное обвинение, а его из тирана превращают в жертву. Пусть бог рассу- 

дит меня с ним, но мне легче перенести любую казнь, какую вам угодно бу- 

дет присудить мне, чем выслушивать предложения, которыми этот воплощен- 

ный дьявол преследовал меня, свою пленницу, беззащитную и беспомощную 

девушку. Но он одной с вами веры, а потому малейшее его возражение имеет 

в ваших глазах большую цену, чем торжественные клятвы несчастной еврей- 

ки. Стало быть, бесполезно было бы пытаться обратить против него возве- 

денные на меня обвинения. Но я спрашиваю его - да, Бриан де Буагильбер, 

я обращаюсь к тебе самому - скажи, разве все эти обвинения не ложны? 

Разве все это не самая чудовищная клевета, столь же нелепая, как и смер- 

тоносная? 

Наступило молчание. Взоры всех устремились на Бриана де Буагильбера. 

Он молчал. 

- Говори же, - продолжала она, - если ты мужчина, если ты христианин! 

Говори! Заклинаю тебя одеянием, которое ты носишь, именем, доставшимся 

тебе в наследие от предков, рыцарством, которым ты похваляешься. Честью 

твоей матери, могилой и прахом твоего отца! Молю тебя, скажи: правда ли 

все, что здесь было сказано? 

- Отвечай ей, брат, - сказал гроссмейстер, - если только враг рода 

человеческого, с которым ты борешься, не одолел тебя. 

Буагильбера, казалось, обуревали противоречивые страсти, которые ис- 

казили лицо его судорогой. Наконец он смог только с величайшим усилием 

выговорить, глядя на Ревекку: 

- Письмена, письмена... 

- Вот, - молвил Бомануар, - вот это поистине неоспоримое свиде- 

тельство. Жертва ее колдовства только и могла сослаться на роковые 

письмена, начертанные заклинания, которые вынуждают его молчать. 

Но Ревекка иначе истолковала эти слова. Мельком взглянув на обрывок 

пергамента, который она продолжала держать в руке, она прочла написанные 

там поарабски слова: "Проси защитника". 

Гул, прошедший по всему собранию после странного ответа Буагильбера, 

дал время Ревекке не только незаметно прочесть, но и уничтожить записку. 

Когда шепот замолк, гроссмейстер возвысил голос: 

- Ревекка, - сказал он, - никакой пользы не принесло тебе свиде- 

тельство этого несчастного рыцаря, который, видимо, все еще находится во 

власти сатаны. Что ты можешь еще сказать? 

- Согласно вашим жестоким законам мне остается только одно средство к 

спасению, - сказала Ревекка. - Правда, жизнь была очень тяжела для меня, 

по крайней мере в последнее время, но я не хочу отказываться от божьего 

дара, раз господь дарует мне хоть слабую надежду на спасение. Я отрицаю 

все ваши обвинения, объявляю себя невиновной, и показания ложными. Тре- 

бую назначения божьего суда, и пусть мой защитник подтвердит мою право- 

ту. 

- Но кто же, Ревекка, - сказал гроссмейстер, - согласится выступить 

защитником еврейки, да еще колдуньи? 

- Бог даст мне защитника, - ответила Ревекка. - Не может быть, чтобы 

во всей славной Англии, стране гостеприимства, великодушия и свободы, 

где так много людей всегда готово рисковать жизнью во имя чести, не наш- 

лось человека, который захотел бы выступить во имя справедливости. Я 

требую назначения поединка. Вот мой вызов. 

Она сняла со своей руки вышитую перчатку и бросила ее к ногам гросс- 

мейстера с такой простотой, и с таким чувством собственного достоинства, 

которые вызвали общее изумление и восхищение. 

Глава XXXVIII 

...Тебе бросаю вызов 

И храбрость воинскую покажу 

В единоборстве нашем. 

"Ричард II" 

Красота и выражение лица Ревекки произвели глубокое впечатление даже 

на самого Луку Бомануара. От природы он не был ни жестоким, ни даже су- 

ровым. Но он всегда был человеком бесстрастным, с возвышенными, хотя и 

ошибочными представлениями о долге, и сердце его постепенно ожесточилось 

благодаря аскетической жизни и могущественной власти, которой он пользо- 

вался, а также вследствие его уверенности в том, что на нем лежит обя- 

занность карать язычников и искоренять ересь. Суровые черты его лица как 

будто смягчились, пока он смотрел на стоявшую перед ним прекрасную де- 

вушку, одинокую, беспомощную, но защищавшуюся с удивительным присутстви- 

ем духа и редкой отвагой. Он дважды осенил себя крестным знамением, как 

бы недоумевая, откуда явилась такая необычайная мягкость в его душе, в 

таких случаях всегда сохранявшей твердость несокрушимой стали. Наконец 

он заговорил. 

- Девица, - сказал он, - если та жалость, которую я чувствую к тебе, 

есть порождение злых чар, наведенных на меня твоим лукавством, то велик 

твой грех перед богом. Но думаю, что чувства мои скорее можно приписать 

естественной скорби сердца, сетующего, что столь красивый сосуд заключа- 

ет в себе гибельную отраву. Покайся, дочь моя, сознайся, что ты кол- 

дунья, отрекись от своей неправой веры, облобызай эту святую эмблему 

спасения, и все будет хорошо для тебя - и в этой жизни и в будущей. Пос- 

тупи в одну из женских обителей строжайшего ордена, и там будет тебе 

время замолить свои грехи и подвергнуться достойному покаянию. Сделай