бойников, или со странствующими богомольцами! Ведь к утру свиньи все 

равно превратятся в норманнов, и притом к твоему же собственному удо- 

вольствию и облегчению. 

- Как же так - свиньи, к моему удовольствию и облегчению, превратятся 

в норманнов? - спросил Гурт. - Ну-ка, объясни. Голова у меня тупая, а на 

уме одна досада и злость. Мне не до загадок. 

- Ну, как называются эти хрюкающие твари на четырех ногах? - спросил 

Вамба. 

- Свиньи, дурак, свиньи, - отвечал пастух. - Это всякому дураку из- 

вестно. 

- Правильно, "суайн" - саксонское слово. А вот как ты назовешь 

свинью, когда она зарезана, ободрана, и рассечена на части, и повешена 

за ноги, как изменник? 

- Порк, - отвечал свинопас. 

- Очень рад, что и это известно всякому дураку, - заметил Вамба. - А 

"порк", кажется, нормано-французское слово. Значит, пока свинья жива и 

за ней смотрит саксонский раб, то зовут ее по-саксонски; но она стано- 

вится норманном и ее называют "порк", как только она попадает в господ- 

кий замок и является на пир знатных особ. Что ты об этом думаешь, друг 

мой Гурт? 

- Что правда, то правда, друг Вамба. Не знаю только, как эта правда 

попала в твою дурацкую башку. 

- А ты послушай, что я тебе скажу еще, - продолжал Вамба в том же ду- 

хе. - Вот, например, старый наш олдермен бык: покуда его пасут такие ра- 

бы, как ты, он носит свою саксонскую кличку "оке", когда же он оказыва- 

ется перед знатным господином, чтобы тот его отведал, бык становится 

пылким и любезным французским рыцарем Биф. Таким же образом и теленок - 

"каф" - делается мосье де Во: пока за ним нужно присматривать - он сакс, 

но когда он нужен для наслаждения - ему дают норманское имя. 

- Клянусь святым Дунстаном, - отвечал Гурт, - ты говоришь правду, 

хоть она и горькая. Нам остался только воздух, чтобы дышать, да и его не 

отняли только потому, что иначе мы не выполнили бы работу, наваленную на 

наши плечи. Что повкусней да пожирнее, то к их столу; женщин покрасивее 

- на их ложе; лучшие и храбрейшие из нас должны служить в войсках под 

началом чужеземцев и устилать своими костями дальние страны, а здесь ма- 

ло кто остается, да и у тех нет ни сил, ни желания защищать несчастных 

саксов. Дай бог здоровья нашему хозяину Седрику за то, что он постоял за 

нас, как подобает мужественному воину; только вот на днях прибудет в на- 

шу сторону Реджинальд Фрон де Беф, тогда и увидим, чего стоят все хлопо- 

ты Седрика... Сюда, сюда! - крикнул он вдруг, снова возвышая голос. - 

Вот так, хорошенько их. Фанге! Молодец, всех собрал в кучу. 

- Гурт, - сказал шут, - по всему видно, что ты считаешь меня дураком, 

иначе ты не стал бы совать голову в мою глотку. Ведь стоит мне намекнуть 

Реджинальду Фрон де Бефу или Филиппу де Мальвуазену, что ты ругаешь нор- 

маннов, вмиг тебя вздернут на одно из этих деревьев. Вот и будешь ка- 

чаться для острастки всем, кто вздумает поносить знатных господ. 

- Пес! Неужели ты способен меня выдать? Сам же ты вызвал меня на та- 

кие слова! - воскликнул Гурт. 

- Выдать тебя? Нет, - сказал шут, - так поступают умные люди, где уж 

мне, дураку... Но тише... Кто это к нам едет? - прервал он сам себя, 

прислушиваясь к конскому топоту, который раздавался уже довольно 

явственно. 

- А тебе не все равно, кто там едет? - спросил Гурт, успевший тем 

временем собрать все свое стадо и гнавший его вдоль одной из сумрачных 

просек. 

- Нет, я должен увидеть этих всадников, - отвечал Вамба. - Может 

быть, они едут из волшебного царства с поручением от короля Обсрона... 

- Замолчи! - перебил его свинопас. - Охота тебе говорить об этом, 

когда тут под боком страшная гроза с громом и молнией. Послушай, какие 

раскаты. А дождь-то! Я в жизни не видывал летом таких крупных и отвесных 

капель. Посмотри, ветра нет, а дубы трещат и стонут, как в бурю. Помол- 

чи-ка лучше, да поспешим домой, прежде чем налетит гроза! Ночь будет 

страшной. 

Вамба, по-видимому, постиг всю силу этих доводов и последовал за сво- 

им товарищем, который взял длинный посох, лежавший возле него на траве, 

и пустился в путь. Этот новейший Эвмей торопливо шел к опушке леса, под- 

гоняя с помощью Фангса пронзительно хрюкающее стадо. 

Глава II 

Монах был монастырский ревизор, 

Наездник страстный, он любил охоту 

И богомолье - только не работу, 

И хоть таких аббатов и корят, 

Но превосходный был бы он аббат: 

Его конюшню вся округа знала, 

Его уздечка пряжками бренчала, 

Как колокольчики часовни той, 

Доход с которой тратил он, как свой. [7] 

Чосер 

Конский топот все приближался, и, несмотря на увещевания и брань сво- 

его спутника, Вамба, которому не терпелось поскорее увидеть всадников, 

то и дело останавливался под разными предлогами: то рвал с высокого кус- 

та незрелые орехи, то заглядывался под проходившую мимо деревенскую де- 

вицу, и поэтому всадники довольно скоро настигли их. 

Кавалькада состояла из десяти человек; двое, ехавшие впереди, были, 

по-видимому, важные особы, а остальные - их слуги. Сословие и звание од- 

ной из этих особ нетрудно было установить: это было, несомненно, духов- 

ное лицо высокого ранга. На нем была одежда монахафранцисканца, сшитая 

из прекрасной материи, что противоречило уставу этого ордена; плащ с ка- 

пюшоном из самого лучшего фламандского сукна, ниспадая красивыми широки- 

ми складками, облекал его статную, хотя и немного полную фигуру. 

Его лицо так же мало говорило о смирении, как и одежда - о презрении 

к мирской роскоши. Черты его лица были бы приятны, если бы глаза не 

блестели из-под нависших век тем лукавым эпикурейским огоньком, который 

изобличает осторожного сластолюбца. Впрочем, его профессия и положение 

приучили его так владеть собой, что при желании он мог придать своему 

лицу торжественность, хотя от природы оно выражало благодушие и снисхо- 

дительность. Вопреки монастырскому уставу, равно как и эдиктам пап и