ти. Среди всех пороков Фрон де Бефа, человека грубого и алчного, корыс- 

толюбие было наиболее сильным: он предпочитал пренебрегать церковью и ее 

служителями, нежели покупать себе отпущение грехов ценой золота и зе- 

мельных угодий. Храмовник, безбожник совсем иного порядка, неправильно 

понимал своего приятеля, говоря, что Фрон де Беф не в состоянии разумно 

объяснить причины своего неверия и презрения к установленным обрядам, 

ибо барон мог ответить на это, что церковь слишком дорого продает свои 

товары, что духовную свободу, которую она пустила в продажу, можно было 

купить, подобно должности старшего начальника Иерусалимского ордена, за 

"огромную сумму", и Фрон де Беф предпочитал отрицать целебное действие 

медицины, чтобы не платить врачу. 

Но вот настала такая минута, когда все земные сокровища начали утра- 

чивать свои прелести, и сердце жестокого барона, которое было не мягче 

мельничного жернова, исполнилось страха, глядя в черную пучину будущего. 

Лихорадочное состояние его тела еще более усиливало мучительную тревогу 

души; его предсмертные часы проходили в борьбе проснувшегося ужаса с 

привычным упорством непреклонного нрава - состояние безвыходное и страш- 

ное, и можно сравнить его лишь с пребыванием в тех грозных сферах, где 

раздаются жалобы без надежд, где угрызения совести не сопровождаются 

раскаянием, где царствует сознание неизъяснимого мучения и наряду с ним 

- предчувствие, что нет ему ни конца, ни утоления! 

- Куда запропастились эти попы, - ворчал барон, - эти монахи, что за 

такую дорогую цену устраивают свои духовные представления! Где теперь 

все босоногие кармелиты, для которых старый Фрон де Беф основал монас- 

тырь святой Анны, ограбил в их пользу своего наследника, отобрав у него 

столько хороших угодий, тучных нив и выгонов? Где теперь эти жадные со- 

баки? Небось пьянствуют где-нибудь, попивают эль либо показывают свои 

фокусы у постели какого-нибудь подлого мужика!.. А меня, наследника их 

благодетеля, меня, за кого они обязаны молиться по распоряжению 

дарственной грамоты, эти неблагодарные подлецы допускают умирать без ис- 

поведи и причащения, точно бездомную собаку, что бегает по выгону. Позо- 

вите мне храмовника: он ведь тоже духовное лицо и может что-нибудь сде- 

лать. Но нет: я лучше черту исповедуюсь, чем Бриану де Буагильберу, ко- 

торому ни до рая, ни до ада нет дела. Слыхал я, что старые люди сами за 

себя молятся, таким не надо ни просить, ни подкупать лицемерных попов. 

Но я не смею. 

- Вот как, Фрон де Беф сам сознается, что чего-то не смеет? - произ- 

нес у его постели чей-то прерывистый, пронзительный голос. 

Фрон де Беф был настолько потрясен и совесть его была так нечиста, 

что, когда раздался этот вопрос, ему почудилось, будто он слышит голос 

одного из тех бесов, которые, по суеверным понятиям того времени, обсту- 

пают умирающего человека, стараясь рассеять и отвлечь его от благочести- 

вых размышлений о вечном блаженстве. 

Он содрогнулся, но, тотчас призвав на помощь обычную свою решимость, 

воскликнул: 

- Кто там? Кто ты, дерзающий отзываться на мои речи голосом, похожим 

на карканье ночного ворона? Стань перед моей постелью, чтобы я мог ви- 

деть тебя. 

- Я твой злой дух, Реджинальд Фрон де Беф, - отвечал голос. 

- Так покажись мне в своем телесном образе, коли ты настоящий бес, - 

сказал умирающий рыцарь. - Не думай, что я испугаюсь тебя. Клянусь 

страшным судом, если бы я мог бороться с ужасами, обступившими меня те- 

перь, как прежде - с земными опасностями, то ни рай, ни ад не посмели бы 

сказать, что я отступаю от борьбы. 

- Думай о своих греха, Реджинальд Фрон де Беф, - сказал странный, 

почти нечеловеческий голос, - думай о своем бунтарстве, о корыстолюбии, 

об убийствах! Кто подстрекал распутного Джона против седого отца, против 

великодушного брата? 

- Кто бы ты ни был - бес, монах или черт, - ты изрыгаешь ложь! - 

воскликнул Фрон де Беф. - Не я подстрекал Джона к восстанию, не я один. 

Нас было до пятидесяти рыцарей и баронов, цвет всех графств средней Анг- 

лии. Лучше нас не было бойцов в государстве. Почему же я один должен от- 

вечать за грех, совершенный полестней таких людей? Лживый бес, я прези- 

раю тебя! Уходи и не смей больше являться. Если ты смертный - дай мне 

умереть спокойно; если сатана - твой час еще не настал. 

- Нет, я не дам тебе умереть спокойно, - повторил тот же голос. - 

Умирая, ты будешь думать о своих злодеяниях, о стонах, раздававшихся в 

этих стенах, о крови, впитавшейся в пол твоего замка. 

- Твоя низкая злоба меня не собьет с толку! - возразил Фрон де Беф с 

мрачным и натянутым смехом. - Что касается нечестивого еврея, то мой 

поступок с ним был богоугодным делом; за что же тогда люди, обагряющие 

свои руки кровью сарацин, почитаются святыми? Саксонские свиньи, которых 

я уничтожил, были врагами моей родины, моего рода и моего повелителя. 

Ха-ха! Как видишь, не удалось тебе меня пронять. Что, убежал? Я заставил 

тебя молчать. 

- Нет, гнусный отцеубийца, не заставил! - отвечал голос. - Подумай о 

своем отце, припомни его смерть, вспомни зал пиршества, где пол был за- 

лит его кровью, пролитой рукой его собственного сына. 

- Ага, - произнес барон после довольно продолжительного молчания, - 

ты знаешь это! Поистине ты дух зла, всеведущий, как говорят монахи. Я 

считал эту тайну погребенной в моей груди и в груди той, которая была 

искусительницей и участницей моего преступления. Уйди, бес, оставь меня! 

Отыщи саксонскую колдунью Ульрику. Она одна могла бы поведать тебе то, 

чему мы с ней были единственными свидетелями. Иди к ней, говорю я: она 

омыла его раны и придала убитому вид умершего естественной смертью. Иди 

к ней: она соблазнила меня, она уговорила меня совершить это гнусное де- 

ло, она же и отплатила мне за него еще более гнусной наградой. Пускай же 

и она отведает той муки, которой я теперь мучаюсь, - хуже этого не будет