- Слава? - повторила Ревекка. - Неужели та ржавая кольчуга, что висит 

в виде траурного герба над темным и сырым склепом рыцаря, или то полус- 

тертое изваяние с надписью, которую невежественный монах с трудом может 

прочесть в назидание страннику, - неужели это считается достаточной наг- 

радой за отречение от всех нежных привязанностей, за целую жизнь, прове- 

денную в бедствиях ради того, чтобы причинять бедствия другим? Или есть 

сила и прелесть в грубых стихах какого-нибудь странствующего барда, что 

можно добровольно отказаться от семейного очага, от домашних радостей, 

от мирной и счастливой жизни, лишь бы попасть в герои баллад, которые 

бродячие менестрели распевают по вечерам перед толпой подвыпивших без- 

дельников? 

- Клянусь душою Херварда, - нетерпеливо сказал рыцарь, - ты говоришь, 

девушка, о том, чего не можешь знать! Тебе хотелось бы потушить чистый 

светильник рыцарства, который только и помогает нам распознавать, что 

благородно, а что низко. Рыцарский дух отличает доблестного воителя от 

простолюдина и дикаря, он учит нас ценить свою жизнь несравненно ниже 

чести, торжествовать над всякими лишениями, заботами и страданиями, не 

страшиться ничего, кроме бесславия. Ты не христианка, Ревекка, оттого и 

не ведаешь тех возвышенных чувств, которые волнуют душу благородной де- 

вушки, когда ее возлюбленный совершает высокий подвиг, свидетельствующий 

о силе его любви. Рыцарство! Да знаешь ли ты, девушка, что оно источник 

чистейших и благороднейших привязанностей, опора угнетенных, защита оби- 

женных, оплот против произвола властителей! Без него дворянская честь 

была бы пустым звуком. 

И свобода находит лучших покровителей в рыцарских копьях и мечах! 

- Правда, - сказала Ревекка, - я происхожу из такого племени, которое 

отличалось храбростью только при защите собственного отечества и даже в 

те времена, когда оно еще было единым народом, не воевало иначе, как по 

велению божества или ради защиты страны от угнетения. Звуки труб больше 

не оглашают Иудею, и ее униженные сыны стали беспомощными жертвами гоне- 

ния. Правду ты сказал, сэр рыцарь: доколе бог Иакова не явит из среды 

своего избранного народа нового Гедеона или Маккавея, не подобает ев- 

рейской девушке толковать о сражениях и о войне. 

Гордая девушка произнесла последние слова таким печальным тоном, ко- 

торый ясно показывал, как глубоко она чувствует унижение своего народа. 

Быть может, к этому чувству примешивалось еще горькое сознание, что Ай- 

венго считает ее чуждой вопросам чести и не способной ни питать в своей 

душе высокие чувства, ни высказывать их. 

"Как мало он меня знает, - подумала про себя Ревекка, - если вообра- 

жает, что в моей душе живут лишь трусость и низость, раз я себе позволи- 

ла неодобрительно отозваться о рыцарстве назареян! Как бы я была счаст- 

лива, если бы богу было угодно источить всю мою кровь по капле, чтобы 

вывести из плена колено Иудино! Да что я говорю! Хотя бы этой ценой гос- 

подь позволил мне освободить моего отца и его благодетеля из оков при- 

теснителей. Тогда эти высокомерные христиане увидели бы, что дочь изб- 

ранного богом народа умирает так же храбро, как и любая из суетных наза- 

рейских девушек, хвастающихся происхождением от какого-нибудь мелкого 

вождя с дикого, холодного Севера!" 

Она посмотрела на раненого рыцаря и проговорила про себя: 

"Он спит! Истомленный ранами и душевной тревогой, воспользовался ми- 

нутой затишья, чтобы погрузиться в сон. Разве это преступление, что я 

смотрю на него, и, может быть, в последний раз! Кто знает, пройдет нем- 

ного времени, и эти красивые черты не будут более оживлены энергией и 

смелостью, которые не покидают их даже и во сне? Лицо осунется, уста 

раскроются, глаза нальются кровью и остановятся. И тогда каждый подлый 

трус из проклятого замка волен будет попирать ногами этого гордого и 

благородного рыцаря, и он останется недвижим... А отец мой? О мой отец! 

Горе дочери твоей, если она позабыла о твоих сединах, заглядевшись на 

золотистые кудри юности! Не за то ли покарал Иегова недостойную дочь, 

которая думает о пленном чужестранце больше, чем о своем отце, забывает 

о бедствиях Иудеи и любуется красотой иноверца? Но я вырву эту слабость 

из своего сердца, хотя бы оно разодралось на куски и истекло кровью!" 

Она плотнее закуталась в покрывало и, отвернувшись от постели ранено- 

го рыцаря, села к нему спиной, укрепляя (или по крайней мере стараясь 

укрепить) свой дух не только против внешних зол, но и против тех преда- 

тельских чувств, которые бушевали в ней самой. 

Глава XXX 

Взгляни на ложе смертное его. 

Совсем не так, на крыльях слез и вздохов. 

Безгрешная душа взлетает ввысь, 

Как жаворонок, что взмывает к небу 

На утренней росе, под ветерком, - 

Ансельм иначе умирает. 

Старинная пьеса 

Во время затишья, которое наступило после первого успеха нападающих, 

пока одна партия укреплялась на завоеванных позициях, а вторая готови- 

лась к обороне, храмовник и Морис де Браси сошлись в большом зале замка. 

- Где Фрон де Беф? - спросил де Браси, который ведал обороной замка с 

противоположной стороны. - Правду ли говорят, будто он убит? 

- Нет, жив, - отвечал храмовник хладнокровно, - жив пока; но, будь на 

его плечах та же бычья голова, что нарисована у него на щите, и будь она 

закована хоть в десять слоев железа, ему бы все-таки не удалось устоять 

против этой роковой секиры. Еще несколько часов, и Фрон де Беф отправит- 

ся к праотцам. Мощного соратника лишился в его лице принц Джон. 

- Зато сатане большая прибыль, - заметил де Браси. - Вот что значит 

кощунствовать над ангелами и святыми угодниками и приказывать валить их 

изображения и статуи на головы этим мерзавцам иоменам! 

- Ну и глуп же ты! - сказал храмовник. - Твое суеверие равно безбожию 

Реджинальда Фрон де Бефа. Оба вы одинаково безрассудны: один - в своей 

вере, другой - в своем неверии.