Поэтому Арторикс с радостью воспользовался вестью о новой победе Спартака, чтобы пойти к палатке фракийца. Он говорил самому себе, что более законного основания пойти к девушке не может быть, и старался убедить себя в том, что из-за глупой щепетильности не сообщить Мирце столь радостную весть было бы не только ребячеством, но прямо дурным поступком. 

И он побежал к девушке, с сердцем, трепетавшим радостью и надеждой, с твердым решением победить то волнение. Ту странную робость, которые сковывали его, когда он бывал с нею. Он решил поговорить с ней откровенно и смело, как подобает мужчине и воину, открыть ей всю свою душу, так как, - думал он, приближаясь к палатке Спартака, - это странное положение вещей должно же когда-нибудь кончиться. 

Но когда Арторикс очутился возле Мирцы, все его прекрасные намерения рассеялись как дым, и он стоял перед ней, как мальчик, пойманный на месте преступления учителем; поток красноречия, который должен был излиться из его уст сразу иссяк; и ему удалось произнести лишь несколько бессвязных и отрывистых слов, в которых не было ни капли здравого смысла. 

Пламенный румянец выступил на лице девушки, и после небольшого колебания она сказала Арториксу слегка дрожащим голосом, силясь придать ему твердость: 

- Послушай, Арторикс, ну разве так рассказывают сестре о геройских подвигах брата? 

При этом упреке юноша покраснел и, черпая в нем мужество, недостававшее ему вначале, подробно рассказал девушке обо всем, что сообщили курьеры о сражении при Аквинуме, - А Спартак не ранен? - спросила Мирца, с тревогой следя за рассказом гладиатора. - Правда, не ранен?.. Верно, что с ним ничего не случилось?.. 

- Да нет! Как всегда, он вышел невредимым из всех опасностей. 

- Ах, именно его мужество, которым он мог бы померяться с богами, - воскликнула слабым голосом Мирца, - и заставляет меня дрожать за него каждый час, каждую минуту. 

- Не бойся, благородная девушка: пока у Спартака в руке меч, нет оружия, которое нашло бы дорогу к его груди. 

- О, я верю, - сказала, вздыхая, девушка, - что он непобедим, как Аякс, но знаю, что он не неуязвим, как Ахиллес. 

- Высшие боги, покровительствующие нашему справедливому делу, охранят драгоценную жизнь нашего вождя. 

Тут оба замолчали. 

Арторикс смотрел влюбленными глазами на белокурую девушку с тонкими чертами лица и изящной фигурой. 

Мирца, устремившая взгляд в землю, не видела, но чувствовала на себе взоры юноши, и этот пылающий влюбленный взгляд одновременно доставлял ей удовольствие, беспокойство и смущение. 

Молчание длилось с минуту, но показалось девушке целым веком; она в конце концов очнулась и, решительно подняв глаза на Арторикса, сказала: 

- Ты сегодня не выведешь свой легион в поле для обучения? 

- О Мирца, тебе так неприятно мое присутствие? - воскликнул юноша, опечаленный этим вопросом. 

- Нет, Арторикс, вовсе нет, - возразила с необдуманной пылкостью девушка и, тотчас же остановившись и покраснев, как пурпур, прибавила, заикаясь: 

- Дело в том.., так как ты.., обычно так строго относишься к своим обязанностям... 

- Чтобы отпраздновать победу Спартака, Крикс дал сегодня полный отдых легионам. 

На этом их беседа снова прекратилась. 

Наконец Мирца сделала решительное движение, чтобы вернуться в палатку, и сказала, не глядя на гладиатора: 

- Прощай, Арторикс. 

- О, нет, выслушай меня, Мирца, не уходи! Я должен сказать тебе то, что уже давно хочу сказать.., непременно должен сказать тебе это сегодня! - воскликнул торопливо Арторикс, осмелевший при движении девушки; он не желал расстаться с ней, не открыв своей души. 

- Что ты хочешь мне сказать? О чем ты хочешь со мной говорить? - спросила Мирца, скорее опечаленная, чем удивленная словами юного галла. 

- Вот.., выслушай меня.., и прости меня... Я хотел сказать.., я должен оказать.., но нужно, чтобы ты не обиделась на мои слова.., так как.., я не виноват.., и затем.., уже два месяца... 

Забормотав что-то бессвязное, он остановился. Но потом вдруг слова стремительно прорвались подобно потоку, вышедшему из своего русла: 

- И зачем я должен скрывать это от тебя?.. Зачем я должен принуждать себя скрывать страсть, которую я больше не могу подавлять, которая видна во всех моих поступках, в каждом моем слове, каждом взгляде, каждом вздохе? До сих пор меня удерживала боязнь оскорбить тебя, страх перед твоим отказом, подозрение, что я тебе противен, но теперь я не могу, не могу больше противостоять очарованию твоего взгляда и твоего голоса, непреодолимой силе, влекущей меня к тебе; я чувствую, что не могу и не хочу больше жить в этих терзаниях, в этой тревоге... Я люблю тебя, прекрасная Мирца, я люблю тебя, обожаемая Мирца, я люблю тебя как наше знамя, как Спартака, и гораздо больше, чем самого себя. Если этой любовью я оскорбил тебя, если я тебя огорчил, прости меня: таинственная сила, более могучая, чем моя воля, овладела моей душой, и я не мог, поверь мне, освободиться от ее власти! 

На этом он закончил свою речь, произнесенную дрожащим от волнения голосом, склонил голову и остановился в покорной позе, ожидая с трепетом в душе ее решения. 

Мирца слушала юношу с очевидным и все растущим волнением; глаза ее расширились, затем постепенно наполнились крупными слезами. Когда Арторикс кончил, чувства, волновавшие девушку, должно быть, достигли своего высшего предела, так как грудь ее поднималась и опускалась с необычайной быстротой. Некоторое время девушка стояла совершенно неподвижно; она уже не сдерживала слез, а глаза ее с выражением мольбы ласкали белокурую голову юноши, склонившуюся к ней. После минутного молчания она ответила слабым и надрывающимся от рыдания голосом: 

- Ах, Арторикс! Было бы хорошо, если бы ты никогда не думал обо мне, а еще лучше, если бы ты никогда не говорил мне о своей любви... 

- Значит, я тебе безразличен, противен? - грустно спросил галл, подымая сильно побледневшее лицо. 

- Ты мне не безразличен и не противен, великодушный и благородный юноша. Самая богатая девушка, самая знатная женщина должна бы гордиться твоей любовью, но эту любовь., надо, чтобы ты вычеркнул ее из своего сердца.., мужественно и навсегда...