Спартак был в страшном волнении; схватившись за голову руками и вырывая целыми клочьями свои густые белокурые волосы, он, как бы говоря сам с собой, голосом, прерывающимся от рыданий, прошептал: 

- Итак, пять лет веры, трудов, надежд, борьбы, - все пойдет прахом в один миг!.. Все будет кончено, и никакой надежды больше не останется угнетенным, и снова будем мы рабами влачить эту подлую жизнь?.. 

Цезарь смотрел с участием и состраданием, почти с уважением на это отчаяние, столь благородное, столь мучительное к глубокое. Он против воли восхищался гладиатором. Его поражал человек, который в святой любви к свободе мог почерпнуть силы, чтобы задумать и осуществить предприятие, достойное лишь греческих или римских героев, и который с упорством, предусмотрительностью и смелостью смог создать настоящее войско в двадцать тысяч гладиаторов. 

При этой мысли глаза Цезаря загорелись жадностью и страстным желанием, у него закружилась голова. Устремив широко раскрытые глаза на вершины Албанских холмов, он погрузился мысленно в безграничные поля воображения он подумал, что если бы ему дали четыре легиона - двадцать тысяч бойцов, он в несколько лет завоевал бы весь мир и стал бы владыкою Рима, грозою патрициев, обожаемым кумиром простого народа. 

Так, погруженные - один в уныние и тревогу, другой - в честолюбивые мечты, - они несколько минут стояли в молчании. Первый нарушил его Спартак. Нахмурив брови, он сказал твердо: 

- Нет, нет, клянусь молниями Юпитера Карателя, этого не будет! 

- А что же ты сделаешь? - спросил Цезарь, очнувшись при этих словах. 

Спартак, вглядываясь в спокойные глаза Цезаря, спросил: 

- А ты. Цезарь, друг нам или враг? 

- Желал бы быть другом и ни в коем случае не буду врагом. 

- Тогда ты можешь сделать для нас все: наше спасение в твоих руках. 

- Каким образом? 

- Выдай нам человека, владеющего нашей тайной. 

- Стало быть, я, римлянин, должен допустить восстание всех рабов Италии на гибель Риму, хотя и могу помешать этому? 

- Ты прав, я забыл, что ты римлянин. 

- И хочу, чтобы весь мир стал подвластным Риму. 

- Ну, конечно! Ты - олицетворение тирании латинян над всеми народами земли. У тебя, значит, зародилась мысль более грандиозная, чем у Александра Македонского! После того, как римские орлы раскинут свои крылья над всеми народами земли, ты хочешь заковать их в цепи, сжать их в железном кулаке? Рим - властитель народов, ты - властитель Рима! 

Цезарь, в глазах которого сверкнула радость, тотчас же принял обычный вид и, улыбаясь, сказал Спартаку: 

- О чем я мечтаю, не знает никто и, быть может, я сам не знаю. Но ты, Спартак, ты собрал с удивительной энергией и мудростью великого полководца армию рабов, сделал из них стройные легионы и готов вести их в бой. Скажи мне, что ты замышляешь, Спартак? На что надеешься? 

- Я надеюсь, - ответил рудиарий, сверкая глазами, - уничтожить этот развращенный римский мир и увидеть, как на его развалинах зарождается независимость народов. Я надеюсь сокрушить позорные законы, заставляющие человека склоняться перед человеком и изнемогать, работая не для себя, а для другого, пребывающего в лени и безделии. Я надеюсь потопить в крови угнетателей стоны угнетенных, разбить цепи несчастных, прикованных к колеснице римских побед. Я надеюсь перековать эти цепи в мечи, чтобы с помощью их всякий народ мог прогнать вас в пределы Италии - страны, которая дана вам великими богами и границ которой вы никогда не должны были переступать. Я надеюсь предать огню все амфитеатры, где народ-зверь, называющий нас варварами, упивается резней и бойней несчастных, рожденных тоже для духовных наслаждений, для счастья, для любви и вынужденных вместо этого убивать друг друга. Я надеюсь, во имя всех молний всемогущего Юпитера, увидеть уничтоженным на земле позор рабства. Свободы я ищу, свободы жажду, свободу жду и призываю, свободу и для отдельных людей, и для народов, великих и малых, для сильных и слабых, а вместе со свободой - мир, процветание, справедливость и все то высшее счастье, которым бессмертные боги дали человеку возможность наслаждаться на земле. 

Цезарь стоял неподвижно, слушая Спартака с улыбкой сострадания на устах. 

- А потом, благородный мечтатель, а потом? 

- А потом - царство права над силой, разума над страстями, - ответил рудиарий, на пылающем лице которого, казалось, отражались все высокие чувства, трепетавшие в его груди, - а потом равноправие среди людей, братство среди народов, торжество добра среди человечества. 

- Бедный мечтатель! Ты веришь в возможность всех этих прекрасных вещей? - сказал сочувственно, но чуть насмешливо Юлий Цезарь. - Бедный мечтатель! 

Он замолк на минуту, а затем продолжал: 

- Выслушай меня, Спартак, и взвесь хорошенько мои слова, продиктованные чувством, которое ты мне внушил. Оно гораздо прочнее и сильнее, чем ты можешь думать, хотя Цезарь и редко дарит свое чувство и еще реже - свое уважение. Дело, задуманное тобою, - более чем невозможно, это - безусловно химера, как по цели, которой ты добиваешься, так и по средствам, которыми ты располагаешь. Ты, наверное, и сам не думаешь, что твои двадцать тысяч гладиаторов смогут заставить дрожать Рим. Единственное, на что ты рассчитываешь, это огромная масса рабов, которых слово "свобода" привлечет под твои знамена. Допустим, что число этих рабов дойдет до ста, до ста пятидесяти тысяч, допустим, - чего никогда не будет - что они будут благодаря тебе связаны железной дисциплиной, что будут сражаться наилучшим образом, одушевленные мужеством отчаяния. Допустим. Но что это даст? Думаешь ли ты, что они победят четыреста тысяч легионеров, победивших царей Азии и Африки, являющихся гражданами и собственниками: ведь они будут с величайшим ожесточением биться с вами - рабами, лишенными всякого имущества и несущими им разорение. Вы будете сражаться, движимые отчаянием, они - инстинктом самосохранения; вы - за права, они - за сохранение собственности. Превосходя вас численностью, они найдут в каждом городе, в каждой муниципии союзника, вы же - врага. В их распоряжении будут все богатства государственной казны и, что еще важнее, богатства патрициев, с ними авторитет римского имени, мудрость опытных полководцев, интересы всех городов и всех граждан, бесчисленные корабли республики и вспомогательные войска со всего света. Твоего мужества, твоей твердости, твоего великого ума достаточно будет для того, чтобы внести порядок и дисциплину в толпу варваров, упрямых, диких, уроженцев самых различных стран. Я это только предположил, но и это невозможно. Ты - я это признаю - с твоей твердой волей, с твоим умом вполне способен командовать войском, но ты добьешься лишь того, что скроешь недостатки твоего войска, как скрывают язвы на теле, чтобы поколебать у противника надежду на победу. Но, проявив чудеса проницательности и доблести, одержишь ли ты победу?