Предложение Суллы было встречено шумным одобрением. Бедный же рудиарий был ошеломлен словно его хватили дубиной по шлему. 

Он подумал, что ослышался или потерял рассудок и остановился с неподвижными глазами, устремленными на Суллу, с бледным лицом. 

Он заметил необыкновенное волнение Спартака и вполголоса прошептал ему: 

- Смелее!.. 

Рудиарий вздрогнул при этом слове, дважды обвел глазами вокруг себя, затем повернулся в сторону Суллы и сказал: 

- Но.., великий и счастливый диктатор.., я позволю себе обратить твое внимание на то, что я уже не гладиатор: я - рудиарий и свободен, а у тебя исполняю только обязанности ланисты твоих гладиаторов. 

- Ха, ха!., ха!.. - разразился пьяным и язвительным смехом Сулла. - И ты гот самый храбрейший Спартак? Ты боишься смерти, боишься!.. Презренное отродье гладиаторов!.. Но клянусь палицей Геркулеса-победителя, ты будешь сражаться, - добавил Сулла после короткой паузы и, ударив кулаком по столу, повелительным тоном продолжал: 

- Кто тебе подарил жизнь и свободу, трусливый варвар?... Разве не Сулла?.. И Сулла тебе приказывает сражаться... И ты будешь сражаться!.. Клянусь всеми богами Олимпа.., ты будешь сражаться! 

Спартак несколько раз чувствовал, что его подмывает схватить меч одного из убитых и броситься с быстротой молнии, с яростью тигра на Суллу и изрубить его в куски. И каждый раз с трудом, каким-то чудом он сдерживал себя. 

Наконец, он машинально, почти не понимая, что делает, испустил вздох, похожий на звериный рев, поднял щит, схватил меч и дрожащим от гнева голосом громко проговорил: 

- Я не трус и не варвар, и я буду сражаться, чтобы доставить тебе удовольствие, о Луций Сулла, но клянусь тебе всеми твоими богами, что если, к несчастью, мне придется ранить Арторикса... 

Пронзительный женский крик внезапно прервал безумную речь гладиатора. Внимание всех присутствующих обратилось к тому месту, откуда этот крик раздался. 

В глубине залы, в стене позади обеденных лож, к которой Сулла и многие гости сидели спиной, на пороге двери, белая как мел, прямо и неподвижно стояла Валерия. 

Спартак был у нее, когда раб явился за ним от имени Суллы. Этот вызов и в такой час удивил рудиария и сильно испугал Валерию. Она решила, что Спартаку угрожает опасность более серьезная, чем та, которой он подвергался. И Валерия, побуждаемая любовью к фракийцу, откинув в сторону все доводы приличия, все правила осторожности и предусмотрительности, пошла в триклиний, где в этот вечер шел кутеж. 

Стоя в дверях за портьерой, матрона присутствовала при диком сражении гладиаторов и при всей последующей сцене, разыгравшейся между Спартаком и Суллой. 

Когда она увидела, что Сулла стал принуждать Спартака сразиться с Арториксом, которого, как ей было известно, Спартак сильно любил, когда она услышала начало его возбужденной речи, которая не могла окончиться иначе, как угрозой и проклятиями по адресу Суллы, ей стало ясно, что без ее немедленного вмешательства Спартак неминуемо погибнет. 

И испустив крик, исходивший из самого сердца, она привлекла к себе внимание всех гостей и Суллы. 

- Валерия!.. - воскликнул тот в изумлении, пытаясь подняться с ложа, к которому, казалось, пригвоздили его тело пары яств и фалернского вина, - Валерия!.. Ты!!. Здесь.., в этот час?.. 

Все встали или пытались встать, так как не могли сохранить равновесие, и более или менее почтительно, но молча приветствовали матрону. 

Ювентина, отпущенница, сперва покраснев, как пурпуровая ткань, а затем страшно побледнев, как-то потихоньку, незаметно соскользнув с ложа, через несколько мгновений оказалась под столом, совершенно укрытая скатертью. 

- Привет всем, и пусть боги покровительствуют Сулле и его друзьям, - сказала Валерия спустя минуту, в течение которой она обвела быстрым взглядом огромную залу и постаралась успокоиться. Тем временем она обменялась взглядом взаимного понимания со Спартаком. Рудиарий, не начиная боя, стоял, устремив на нее взор; ее появление в этот момент казалось ему чем-то небесным, сверхъестественным. 

Сулла с недоумением остановил свой взгляд на матроне, а она, улыбаясь, обратилась к нему: 

- Ты столько раз приглашал меня на пирушку, о Сулла, что сегодня вечером я, не будучи в состоянии заснуть на своей постели и слыша отдаленный шум вашего пира, решила надеть застольное платье, зайти выпить чашу дружбы и уговорить тебя ради твоего здоровья уйти в свои комнаты, не позже часа первой зари. Но придя сюда, я увидела сверкание мечей и лежащие на полу трупы. Что же это наконец? - воскликнула с жаром и с чувством глубокого негодования матрона. - Вам недостаточно бесчисленных жертв в цирках и амфитеатрах, и вы с диким наслаждением воскрешаете запрещенные варварские обычаи, вышедшие из употребления? Веселясь, вы хотите упиваться предсмертными муками, повторять губами, сведенными от вина, судороги губ, сведенных огнем агонии и отчаянием? 

Все молчали с опущенными головами, и сам Сулла, который сперва пытался связать несколько слов, кончил тем, что замолчал, подобно обвиняемому, уличенному своим обвинителем. 

Только гладиаторы, и в особенности Спартак и Арторикс, ласкали Валерию взглядами, полными любви и благодарности. 

- Ну-ка, вы, - сказала после минутного молчания жена Суллы, обращаясь к рабам, - уберите немедленно отсюда эти трупы, похороните их; вымойте пол, обрызгайте его маслами и благовониями, да налейте в мурринскую чашу Суллы фалернского и передайте ее в круговую гостям ч знак дружбы. 

Рабы спешно повиновались Валерии, а гладиаторы удалились. 

И среди гробового молчания чаша дружбы, в которую лишь очень немногие из гостей кидали лепестки роз, обошла пирующих; затем молча и пошатываясь, все постепенно вышли из триклиния; одни разошлись по комнатам, назначенным в этом огромном дворце для гостей, другие отправились в соседние Кумы. 

Сулла успел вновь свалиться на ложе и молча лежал, как будто погруженный в глубокое размышление, хотя в действительности он находился в пьяном отупении. Валерия, встряхнув его, сказала: 

- Уже час первых петухов; решишься ли ты, наконец, удалиться в спальню?