- И подумать только, - добавил Квинт Курий, - каким нечистым был источник этих безмерных богатств! 

- Конечно, - подхватил юный Бестия, - ведь как он их добился! Он скупал по самой низкой цене имущества, конфискованные Суллой у жертв проскрипций. Он давал деньги взаймы под огромные проценты. Он приобрел около пятисот рабов - архитекторов и каменщиков, которые выстроили бесчисленное количество домов на пустырях, доставшихся ему почти даром: там когда-то стояли жилища простонародья, сгоревшие от частых пожаров... 

- Так что теперь, - прервал Катилина, - половина всех домов в Риме принадлежит ему. 

- А разве все это справедливо? - спросил с пылом Бестия. - Разве это честно? 

- Это удобно, - сказал, горько улыбаясь, Катилина. 

- И неужели это всегда будет так? - воскликнул Квинт Курий. 

- Не должно бы, - пробормотал Катилина, - но кто может знать, что написано в непреложных книгах судьбы? 

- Желать - значит мочь, - ответил ему Бестия. - Раз у четырехсот тридцати трех тысяч из четырехсот шестидесяти трех тысяч живущих в Риме граждан нет достаточно денег, чтобы быть сытыми, и достаточно земли, чтобы сложить усталые кости, то найдется смелый человек, который покажет им, что накопленные остальными тридцатью тысячами граждан богатства приобретены несправедливо и что владение ими незаконно; ты увидишь тогда, Катилина, найдут ли обездоленные способ показать свою силу этим отвратительным спрутам, питающимся кровью голодного и несчастного народа. 

- Не в бессильных жалобах и не в пустых криках, - сказал серьезным тоном Катилина, - нужно изливать чувства, юноша. Мы должны в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение бестрепетной твердой рукой. Молчи и жди. Бестия: быть может, недалек тот день, когда мы сможем одним страшным и решительным ударом сокрушить этот гнилой строй, под гнетом которого мы стонем. Ведь несмотря на свой внешний блеск, он весь сгнил и истрескался. 

- Смотри, смотри, как весел оратор Квинт Гортензий! - сказал Курий, словно желая дать другое направление беседе. - Он, по-видимому, радуется отъезду Цицерона, так как остался теперь без соперника на собраниях Форума. 

- Ну и трус же этот Цицерон! - воскликнул Катилина. - Едва он заметил, что попал в немилость Суллы за свои юношеские восторги перед Марием, как сел на корабль и удрал в Грецию. 

- Уже почти два месяца, как он исчез из Рима. 

- Ах, если бы у меня было его красноречие! - прошептал Катилина, сжимая с силой кулак. - В два месяца я стал бы властителем Рима. 

- Тебе похватает его красноречия, а ему - твоей силы. 

- Тем не менее, - сказал, став серьезным и задумчивым, Катилина, - если мы не привлечем Цицерона на свою сторону, - а это будет трудно при его вялом характере - то он может стать когда-нибудь в руках наших врагов страшным орудием против нас. 

И три патриция погрузились в молчание. 

В этот момент толпа, окружавшая портик, расступилась - к носилкам сплошь украшенным пурпуровой материей, вышитой золотом, направлялась Валерия, жена Суллы. Ее сопровождали несколько патрициев, среди которых выделялись толстый Деций Цедиций, худой Эльвий Медуллий и Квинт Гортензий. 

Широкая, тяжелая палла из темно-синей восточной ткани скрывала от жадных взоров пылких обожателей прелести, которыми так щедро одарила природа Валерию. 

Лицо ее было очень бледно, а большие черные глаза, несколько расширенные и почти неподвижные, смотрели со скучающим выражением, что казалось странным для женщины, вышедшей замуж месяц тому назад. 

Легкими движениями головы она отвечала на поклоны патрициев и, скрывая под улыбкой зевоту, пожала руки щеголям Эльвию Медуллию и Децию Цедицяю. Оба патриция казались тенями Валерии, до того неотвязно они следовали за нею. Конечно, они не пожелали никому уступить честь помочь ей войти в носилки. Валерия, усевшись, задернула занавески и знаком приказала сопровождающим ее рабам двинуться в путь. 

Рабы-каппадокийцы подняли носилки и пошли; перед носилками шествовал особый раб, исполняющий обязанности форейтора. Позади них еще шесть других рабов составляли почетный конвой. 

Оставив толпу поклонников, Валерия испустила глубокий вздох удовлетворения и, накинув на лицо вуаль, стала смотреть скучающим, грустным взором по сторонам, на мокрую мостовую и на дождливое серое небо. 

Спартак, который, как мы говорили, находился вместе с Криксом позади толпы, узнав в красавице, вошедшей в носилки, госпожу своей сестры, почувствовал как бы легкое волнение и, толкнув локтем своего товарища, прошептал ему на ухо: 

- Смотри!.. Валерия, жена Суллы! 

- Клянусь священной рощей Арелаты, она хороша, как сама Венера! В это время носилки супруги счастливого экс-диктатора шли мимо двух гладиаторов, и глаза Валерии, рассеянно глядевшие сквозь дверцы носилок, остановились на Спартаке. 

Словно внезапный толчок вывел матрону из рассеянности. Лицо ее покрылось легким румянцем, и, устремив на гладиатора сверкающие черные глаза, она даже немного высунула голову из-за занавесок, чтобы видеть его и после того, как носилки отдалились от гладиаторов. 

- Вот так штука! - воскликнул Крикс, от которого не скрылись эти несомненные знаки расположения знатной дамы к его счастливому сотоварищу. - Дорогой Спартак, богиня Фортуна, эта капризная и подлая баба схватила тебя за чуб, или, вернее, это ты поймал за косу непостоянную богиню! И держи ее крепко, друг, держи так крепко, чтобы она оставила что-либо в твоих руках, если пожелает убежать от тебя. 

И повернувшись к Спартаку, он увидел, что тот стоит бледный от волнения. 

Спартак усилием воли овладел собой и с улыбкой, которой он старался придать возможно больше непринужденности, ответил: