Едва Эномай остался один, как Эвтибида, бледная, с распущенными по плечам рыжими волосами, появилась из особой комнатки, устроенной для нее в палатке начальника германцев. Скрестив руки на груди, она остановилась против Эномая. 

- Значит? - спросила Эвтибида. - Значит Спартак снова поведет тебя куда ему вздумается, как он ведет свою лошадь, и будет впредь пользоваться твоей силой и храбростью, чтобы возвышаться самому? 

- О! Опять?.. - сказал глухим и грозным голосом германец, свирепо взглянув на девушку. - Когда же ты прекратишь свои подлые клеветы? Когда ты перестанешь вливать в мою кровь яд твоих внушений? - Ты злее, чем волк Фенрис, трижды проклятая женщина! 

- Хорошо! Клянусь всеми богами Олимпа... Ты злишься на меня потому, что ты грубый дикарь и глупое животное. И поделом мне, дуре и негоднице, которая любит тебя, хотя должна была бы презирать. Поделом! Очень хорошо! 

- Неужели для того, чтобы любить меня, тебе нужно, чтобы я ненавидел Спартака, такого благородного, честного, умного? 

- И я, несчастная дурочка, была введена в заблуждение его мнимыми добродетелями и верила, что он не человек, а полубог. Но я должна была, против воли, убедиться, что Спартак - лгун, что он - подлый притворщик в каждом своем поступке, в каждом слове и что один только огонь воспламеняет его грудь - огонь честолюбия. Вот тогда-то я убедилась в том, что ты глупее барана... 

- Эвтибида! - сказал, дрожа от ярости, голосом, похожим на рев полузадушенного льва, Эномай. 

- Я не боюсь твоих угроз! - презрительно сказала гречанка. - Лучше бы я не поверила твоим словам любви - я могла бы тебя ненавидеть так же сильно, как теперь презираю. 

- Эвтибида! - закричал глухим, могучим голосом, похожим на удар грома Эномай, в бешенстве поднимаясь с места с грозно поднятыми кулаками. 

- Ну! Смелей! - сказала она надменным, вызывающим тоном, подступая к гладиатору. - Ну, вперед, храбрец, ударь, задуши своими чудовищными звериными лапами бедную девушку!... Это принесет тебе больше славы, чем убийство твоих соперников в цирке!.. Ну, смелей!.. 

При этих словах Эвтибиды Эномай бросился к ней в порыве ярости. Опомнившись, он поднял вверх руки, которыми готов был уже схватить девушку, и, задыхаясь от гнева, сказал: 

- Уходи отсюда.., уходи, ради твоих богов.., пока я не потерял еще оставшуюся во мне каплю рассудка. 

- И это все, что ты можешь сказать?... И это все, что ты можешь ответить женщине, которая любит тебя, единственному человеку на земле, кто тебя любит?.. Этим ты платишь за мою любовь к тебе? Это благодарность мне за ласку и заботы, какими я тебя окружаю? Это награда за то, что я думаю только о тебе, о твоей славе, о твоей репутации? Хорошо!... Пусть будет так... Я должна была ожидать этого... Делай после этого добро! Заботься о счастье другого! Дура я несчастная!.. Но должна была я думать о тебе?.. Должна была я навлечь на себя твой дикий гнев, чтобы спасти от гнусных интриг, которые замышляются против тебя?! 

И после очень короткой паузы, она добавила голосом, который постепенно становился все более дрожащим: 

- Я должна была позволить растоптать тебя.., дать тебе погибнуть... Ах, если бы я могла!.. По крайней мере мне не пришлось бы сегодня пережить это торг, гораздо более тяжелое, чем смерть... 

Терпеть от тебя оскорбления и брань.., от человека, которого я так любила... Ах, это слишком!.. 

С этими словами она разразилась безутешными рыданиями. Этого было вполне достаточно, чтобы сбить с толку бедного Эномая, ярость которого мало-помалу уступала место сомнению и неуверенности, а потом жалости, нежности, любви. Когда Эвтибида, закрыв лицо руками, направилась к выходу, он, подбежав к дверям, сказал заискивающим голосом: 

- Прости меня... Эвтибида... Я не знаю, что мне сказать.., что мне делать... Не покидай меня так, прошу тебя! 

- Отойди, ради богов-покровителей Афин! - сказала куртизанка, гордо поднимая лицо и устремляя на Эномая глаза, полные негодования. - Отойди... Оставь меня в покое и дай мне в другом месте пережить мой позор, мое горе и нежные воспоминания о разбитой любви... 

- О, никогда.., никогда!... Я не допущу, чтобы ты ушла... Я не позволю тебе так уйти... - сказал германец, схватив девушку за руку и с мягким насилием увлекая ее в глубь палатки. - Выслушай меня... Прости, Эвтибида! Выслушай меня, прошу тебя. 

- Слушать еще ругань, еще оскорбления? Оставь меня, дай мне уйти, Эномай, чтобы я могла избежать самого тяжкого горя - увидеть, как ты снова бросишься на меня. 

- Нет.., нет... Эвтибида.., не думай, что я на это способен. Не своди меня с ума! Выслушай меня, или я перережу себе глотку здесь, в твоем присутствии. 

И с этими словами он вытащил кинжал, висевший у него на поясе. 

- Ах, нет!... Нет!!. Клянусь молниями Юпитера! - воскликнула, притворившись испуганной, куртизанка, с мольбой протягивая свои маленькие ручки к гиганту. 

И еще более слабым и печальным голосом добавила: 

- Твоя жизнь мне слишком дорога.., слишком драгоценна... О, мой обожаемый Эномай.., о любовь моя! 

- О, моя Эвтибида, - сказал нежным и полным любви голосом гладиатор, - прости мне мой глупый гнев.., прости.., прости... 

- О, золотое сердце, о, благороднейшая душа, - произнесла растроганным голосом девушка; все лицо ее осветилось улыбкой, и она обвила руками шею гиганта, находившегося у ее ног. - Я тоже должна просить прощенья за гнев, с которым я накинулась на тебя и который довел тебя до бешенства. 

Спустя мгновение, она прибавила томным голосом: 

- Я слишком люблю тебя... Я бы не могла жить без тебя!.. Простим друг друга и забудем... 

- О, добрая моя.., о, великодушная Эвтибида!.. 

Вдруг девушка выскользнула из рук Эномая и вкрадчиво спросила его: 

- Веришь ли ты, что я тебя люблю? 

- О, я верю этому, как верю во всемогущую силу Одина. 

- В таком случае, клянусь золотыми стрелами Дианы, неужели ты Мог хоть один миг думать, что я не желаю тебе добра? 

- Но я никогда в этом не сомневался! 

- А если ты не сомневаешься, то почему ты отклоняешь мои советы, почему веришь вероломному другу, который тебе изменяет, а не женщине, которая любит тебя больше себя самой и желает видеть тебя великим и счастливым?