- Ну как же не звать? Перестань, Том, не стони так ужасно. И давно это с тобой? 

- Несколько часов. Ох! Ой, не ворочайся так, Сид, ты меня убьешь. 

- Том, чего же ты меня раньше не разбудил? Ой, Том, перестань. Просто мороз по коже дерет тебя слушать. Том, да что с тобой? 

- Я все тебе прощаю, Сид. (Стон.) Все, что ты мне сделал. Когда я умру... 

- Ой, Том, ведь ты же не умираешь? Не надо, Том, ой, перестань. Может, еще... 

- Я всех прощаю, Сид. (Стон.) Так и скажи им, Сид. А еще, Сид, отдай мою оконную раму и одноглазого котенка этой новой девочке, что недавно приехала, и скажи ей... 

Но Сид схватил в охапку свою одежду и исчез. Том и в самом деле страдал теперь, так разыгралось его воображение, поэтому его стоны звучали довольно естественно. 

Сид скатился вниз по лестнице и крикнул: 

- Ой, тетя Полли, идите скорей! Том умирает. 

- Умирает? 

- Да, тетя, умирает! Чего же вы стоите - бегите скорей! 

- Пустяки! Не верю! 

Тем не менее она стрелой понеслась наверх, а за нею по пятам Сид и Мэри. Лицо у нее побелело, губы дрожали. Подбежав к постели, она с трудом вымолвила: 

- Ну, Том! Том! Что с тобой такое? 

- Ой, тетечка, я... 

- Что с тобой, Том, что такое с тобой случилось, мой мальчик? 

- Ой, тетечка, у меня на пальце гангрена! 

Тетя Полли упала на стул и сначала засмеялась, потом заплакала, потом и то и другое вместе. Это вернуло ей силы, и она сказала: 

- Ну, Том, что за фокусы ты со мной вытворяешь! Брось эти глупости и вставай. 

Стоны прекратились, и боль в пальце совсем пропала. Том почувствовал себя довольно глупо и сказал: 

- Тетя Полли, мне показалось, что это гангрена, и было так больно, что я совсем забыл про свой зуб. 

- Вот как! А что у тебя с зубом? 

- Один зуб вверху шатается и болит так, что просто ужас. 

- Ну, ну, ладно, только не вздумай опять стонать. Открой рот. Ну да, зуб шатается, только от этого никто еще не умирал. Мэри, принеси мне шелковую нитку и горящую головню из кухни. 

Том сказал: 

- Ой, тетечка, только не надо его дергать. Теперь он уже совсем не болит. Помереть мне на этом месте, ни чуточки не болит. Пожалуйста, не надо. Я все равно пойду в школу. 

- Ах, все равно пойдешь, вот как? Так все это ты затеял только ради того, чтобы не ходить в школу, а вместо того пойти за реку? Ах, Том, Том, я так тебя люблю, а ты меня просто убиваешь своими дикими выходками! 

Орудия для удаления зуба были уже наготове. Тетя Полли сделала из шелковой нитки петельку, крепко обмотала ею больной зуб, а другой конец нитки привязала к кровати. Потом, схватив пылающую головню, ткнула ею чуть не в самое лицо мальчику. Зуб выскочил и повис, болтаясь на ниточке. 

Но за всякое испытание человеку полагается награда. Когда Том шел после завтрака в школу, ему завидовали все встречные мальчики, потому что в верхнем ряду зубов у него теперь образовалась дыра, через которую можно было превосходно плевать новым и весьма замечательным способом. За Томом бежал целый хвост мальчишек, интересовавшихся этим новым открытием, а мальчик с порезанным пальцем, до сих пор бывший предметом лести и поклонения, остался в полном одиночестве и лишился былой славы. Он был очень этим огорчен и сказал пренебрежительно, что не видит ничего особенного в том, чтобы плевать, как Том Сойер, но другой мальчик ответил только: "Зелен виноград!" - и развенчанному герою пришлось со стыдом удалиться. 

Вскоре Том повстречал юного парию Гекльберри Финна, сына первого сент-питерсбергского пьяницы. Все городские маменьки от души ненавидели и презирали Гекльберри Финна за то, что он был лентяй, озорник и не признавал никаких правил, а также за то, что их дети восхищались Геком, стремились к его обществу, хотя им это строго запрещалось, и жалели о том, что им не хватает храбрости быть такими же, как он. Том наравне со всеми другими мальчиками из приличных семей завидовал положению юного отщепенца Гекльберри, с которым ему строго запрещалось водиться. Именно поэтому он пользовался каждым удобным случаем, чтобы поиграть с Геком. Гекльберри всегда был одет в какие-нибудь обноски с чужого плеча, все в пятнах и такие драные, что лохмотья развевались по ветру. Вместо шляпы он носил какую-то просторную рвань, от полей которой был откромсан большой кусок в виде полумесяца; сюртук, если он имелся, доходил чуть не до пяток, причем задние пуговицы приходились гораздо ниже спины; штаны держались на одной подтяжке и висели сзади мешком, а обтрепанные штанины волочились по грязи, если Гек не закатывал их выше колен. 

Гекльберри делал, что хотел, никого не спрашиваясь. В сухую погоду он ночевал на чьем-нибудь крыльце, а если шел дождик, то в пустой бочке; ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, не надо было никого слушаться: захочет - пойдет ловить рыбу или купаться когда вздумает и просидит на реке сколько вздумает; никто не запрещал ему драться; ему можно было гулять до самой поздней ночи; весной он первый выходил на улицу босиком и последний обувался осенью; ему не надо было ни умываться, ни одеваться во все чистое; и ругаться тоже он был мастер. Словом, у этого оборванца было все, что придает жизни цену. Так думали все задерганные, замученные мальчики из приличных семей в Сент-Питерсберге. 

Том окликнул этого романтического бродягу: 

- Здравствуй, Гекльберри! 

- Здравствуй и ты, коли не шутишь. 

- Что это у тебя? 

- Дохлая кошка. 

- Дай-ка поглядеть, Гек. Вот здорово окоченела! Где ты ее взял? 

- Купил у одного мальчишки. 

- А что дал? 

- Синий билетик и бычий пузырь; а пузырь я достал на бойне. 

- Откуда у тебя синий билетик? 

- Купил у Бена Роджерса за палку для обруча. 

- Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка? 

- На что годится? Сводить бородавки. 

- Ну вот еще! Я знаю средство получше. 

- Знаешь ты, как же! Говори, какое? 

- А гнилая вода. 

- Гнилая вода! Ни черта не стоит твоя гнилая вода. 

- Не стоит, по-твоему? А ты пробовал? 

- Нет, я не пробовал. А вот Боб Таннер пробовал. 

- Кто это тебе сказал? 

- Как кто? Он сказал Джефу Тэтчеру, а Джеф сказал Джонни Бэккеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот как было дело!