- Свет внизу ненормальный, вашскородь, - пояснил Марсаков с превосходством человека, владеющего тайнами искусства. - Настоящего тона никак не подберешь. Срисуешь его, а он потом драться полезет: почему на покойника похож... 

Матросы сдержанно засмеялись, Ливитин улыбнулся тоже: 

- Вы, художники, небось, курите тут? 

- Никак нет, вашскородь, разве можно! - хором ответили матросы, уже повеселев. 

Кащенко заступился: 

- Они не нагадят, вашскородь, мы тут чисто и в аккурате... Приборочку потом сделаем, старший штурманский офицер с этим и разрешили. 

- Ну ладно, пойдем выше, Юрий, - сказал лейтенант, выходя. - Подумаешь, штурман в покровители искусств записался! Обложим за завтраком. 

Тюльманков плотно прикрыл за ними дверь. 

- Тоже, сыщик, сука! Лазает везде, - сказал он зло. 

- Брось, он не из этих, - ответил Кащенко, садясь на диван, - просто братца водит кораблем похвастать. 

- Все они одним миром мазанные! 

- Ну, довольно там, - оборвал Волковой, перестав улыбаться, - и верно, много нас тут. Вались-ка, Спучин, на мостик, без тебя поговорим, в случае чего - крикнешь. 

Спучин вышел из рубки, а Кащенко вынул пробку со свистком из переговорной трубы, проведенной с мостика в рубку. Матросы сели. 

- Продолжай, Тюльманков, - кивнул Волковой коротко. 

- Так всё уж, товарищи, - сказал Тюльманков, - боится Вайлис - и точка. А мое мнение, конечно, такое: не хлопать, раз дело само в руки идет. Когда еще такой случай будет? Сейчас развернуть среди матросов агитацию на этом, недовольных хватает, а в день суда начать вооруженное восстание... 

- Загнул, - хмыкнул Кащенко неопределенно. 

Тюльманков повернулся к нему нервно: 

- А ты знаешь, что в Питере творится? Не слыхивал? А ты знаешь, что революция на носу? Вот что по всей стране делается, слушай... 

Он полез за пазуху и достал письмо. 

- Вчера прислал Эйдемиллер, помните, комендор в запас осенью ушел? Теперь на Пороховых работает... 

- Заслони окно, Кащенко, - вставил Волковой негромко. 

- Вот что пишет он и просит комитету передать: "Начались у нас беспорядки, заводы забастовали. У нас бастует тротиллитовое отделение и наше капсюльное. Печатники бастуют на типографии купца Яблонского, третий месяц не сдаются. Объявлена везде однодневная забастовка, протест за обуховцев, которых царская свора скоро судить хочет. Пожалуй, перебросится на всю матушку-Россию, ну, тогда и вам, матросам, придется пройтись по стопам пятого года. Вот, Ваня-друг, какие дела настали, на кораблях за все цепляйтесь, чтобы поддержать нас, дела будут большие..." - Он посмотрел на Кащенко уничтожающе, пряча письмо. - И теперь, конечно, самое время; кстати, и кочегары подвернулись... 

Кащенко покачал головой: 

- Не с того конца начинаешь, теперь поздно... Если б нам хоть за день их выходку знать. Бунтуют не спросясь, сволочи... 

- Значит, никакой работы в кочегарах не было, варимся в своем котле, конспири-ируем! - зло сказал Марсаков, тыча сухой кистью в портрет: окна в рубке большие, зеркальные, видимость сохранять надо. 

- Дурак! - коротко обрезал Волковой. - Забыл, как на "Цесаревиче" в позапрошлом году в штаны клал? И врешь ты все: в кочегарах у нас три пятерки есть. А вон спроси Балалаева, - они-то знали? 

Кочегар Балалаев вынул из угла рта загнанный туда раздумьем черный длинный ус. 

- Стихийное это дело, товарищи, - равномерно загудел он, - один Венгловский в четвертом отделении из наших, да что один сделает? Вайлиса вот бы обработать, да туго поддается... 

Тюльманков сощурился: 

- Шкура твой Вайлис... нашивочный! 

- Не всякая нашивка - шкура, спроси у Кащенко! 

Кащенко, усмехаясь, повел желтым поперечным наплечником, как генерал густой эполетой. 

- Вот она, миленькая! Я за ней, как за каменной стеной!.. Сколько офицерских задов вылизал, чтобы ее заиметь, но зато выручает... 

- Ну, заболтали, - сказал Волковой, и смех прекратился. 

Волковой, поглядывая на всех своими острыми глазами, спрятанными в густой поросли бровей, сидел серьезно и строго, очевидно, пользуясь авторитетом и уважением матросов. Он поднял большую и тяжелую руку и, сдвинув фуражку на лоб, почесал в затылке. 

- Стихия и есть, Балалаев верно говорит, - сказал он, медленно обдумывая, - а стихию не оседлаешь... Ее надо снизу брать и плотины ставить, чтобы куда нужно кинулась. Я, товарищи, так считаю... 

Все притихли. 

- Первое - кочегаров мы вчера прохлопали, как не было связи и как, значит, упустили с самого первоначала. Теперь второе - суд. Тюльманков собирается вокруг суда поднять матросов. Ну, подымем. Ну, покидаем наше офицерье за борт. Ну, скажем, все у нас обернется в лучшем виде, и поднимем мы красный флаг. И даже, скажем, откликнутся на флаг и прочие корабли... И что у нас получится, товарищи? 

- Революция, - подсказал Тюльманков. 

Волковой кивнул головой, как будто именно этого ответа он и ждал, и поднял глаза на Тюльманкова: 

- По-вашему, по-эсеровскому, революция. А по-нашему - нож в спину. 

- Заслабило, когда порохом запахло? - кинул ему Тюльманков, задетый за живое. 

Волковой усмехнулся. 

- Это вас учат на виселицу героем ходить! А нас большевики учат не помирать, а побеждать! Куда ты под красным флагом пойдешь? "Потемкин" в Румынию ходил, а мы - в Швецию? 

- В Кронштадт пойдем, - ответил Тюльманков прямо. 

- А Кронштадт знает? 

- Увидит - узнает, а узнает - присоединится! 

- Кто увидит-то, дура? Офицеры на батареях увидят. Они тебе присоединят снарядики! 

- Радиотелеграмму пошлем, - сказал Тюльманков, не сдаваясь. 

- Жандарму в карман, - добавил Кащенко и посмотрел на Волкового с улыбкой. 

- Так что же это, товарищи? - вскочил Тюльманков. - Предавать революцию? Ждать, когда дядя ее сделает? 

- Сядь, - потянул его за рукав Волковой, - не на сходке, криком не возьмешь... Вот, товарищи, что я скажу, а потом высказывайтеся. Партийный комитет о кочегарах наших ничего не знает. Партийный комитет об открытом восстании еще ничего не указывал. Оно ему на голову, как с неба, свалится и все карты собьет. Будут нас материть, что не спросясь сунулись... Кащенко правильно говорит: хоть за день бы нам было знать, - то же и партийный комитет про нас скажет. Потому такое у меня предложение: пускай их судят, тут уж ничего сейчас не поделаешь. Приговор разъяснить матросам, вокруг приговора организовать недовольство, на другие корабли перекинуть, сообщить на заводы и по городу, какие дела царское правительство делает. Сообщить в петербургский комитет, что готовим восстание, пусть назначат срок. Вот.