Никогда еще он не слышал, чтобы Николай так играл. Слово "несчастный" взметнулось из волн спокойной скорби высоким острым гребнем, будто кто-то в приступе отчаянной тоски всплеснул руками, и теперь Юрий уже со страхом ждал того, что должно прозвучать: сейчас Вотан наклонится к лежащей на скале Брунгильде с последним поцелуем. Это и прежде всегда волновало его, как главное, решающее во всей сцене. Но теперь оно переворачивало душу. Медленные, неотвратимые ходы оркестра, торжественность и отчаяние, покорная боль и бессилие перед неумолимым ходом жизни, изменить который не могут сами боги. 

С чела твоего 

божество 

Снимаю 

лобзаньем моим... 

Все. Свершилось. 

Ее уже нет - валькирии, божественной девы-воительницы, достойной божественной любви. Осталась женщина, может быть и прекрасная, но не божество. Не небесный - и даже не земной бог... 

А может - так и надо?.. Зеленое душистое колдовство ванной, проклятое Друмсэ, все внезапные сегодняшние догадки и мысли забушевали в нем с силой чрезвычайной, вызывая и жалость, и гнев, и страх, что Николай понял все и теперь страдает, и какую-то жестокую радость, что так случилось, и что, пожалуй, оно и лучше... 

И вдруг его охватил тайный ужас, что Николая он видит в последний раз и что слова вагнеровского прощания надо отнести к нему, старшему из двух Ливитиных, единственному близкому существу во всем огромном мире... Пришлось прикрыть ладонью глаза: в них снова стучались слезы... Что за день, если подумать, что за день! 

Уже Вотан призвал бога огня Логе, уже тот - почти зримо - вспыхнул в музыке и растекся волной пламени, но хрустально зазвенел потом отдельными маленькими язычками, и в мерцающем их сиянии могуче и победно возник уверенный и ликующий мотив Зигфрида, еще не родившегося героя, кто будет свободнее старого бога и пройдет через огненную стихию, сейчас успокоившуюся и медленно пылающую в широких, как бы растекающихся звуках так, как будет пылать она долгие годы, - а Юрий почти не слышал этого. Все в нем болело, страдало, мучилось, все было невыразимо. Что можно было сказать Николаю?.. 

И когда "Стенвей" замолк, Юрий испугался. Надо было возвращаться к действительности. Он боялся отнять ладонь от глаз. Но тут крышка рояля мягко стукнула, и голос Николая сказал очень спокойно и буднично: 

- Я тебе не писал: срубили мы наши эйфелевы башни. Я грот-мачту резал... Оказалось, что нынче имя бога огня не Логе, а Ацетилен. Здорово работает, до чего красиво, если бы ты видел! Все время я эту музыку слышал... 

Юрий очнулся и, незаметно проведя ладонью по глазам, открыл лицо. Николай стоял возле рояля - статный, красивый, в ослепительно белом кителе - и закуривал папироску. Лицо его снова было спокойно. Что за выдержка, боже ты мой!.. А может быть, он, Юрий, все это выдумал за него, и ничего сейчас не было - ни прощания, ни поцелуя, снимающего сияние бессмертия?.. Он почти сердито взглянул на брата. Ацетилен? И только?.. Но тут он увидел, что огонек спички чуть заметно ходит вокруг кончика папиросы - не очень заметно, но ходит. Значит, все-таки это было?.. Юрий готов был броситься ему на шею и выложить все, что болело внутри. Пусть это глупо, жестоко, но... 

- Пойдем харчиться, мне скоро уезжать, - опять спокойно сказал Николай и пошел в столовую, крикнув в переднюю по дороге: - Сашенька, расстарайтесь там коньячку, пожалуйста! 

Стол был накрыт, на залитой солнцем скатерти стояло кофе, молоко, масло в хрустале, маленькие мисочки с простоквашей, посыпанной по-фински корицей, поджаренные ломти белого хлеба, ветчина, яйца, прикрытые салфеткой, и непременный шведский "секст" - разделенное на секторы блюдо с разными закусками. Лейтенант бросил салфетку на колени и придвинул простоквашу. 

- Не знаю, как ты, а я не завтракал - адмирал вызвал к подъему флага... 

"Вот оно", - со страхом и любопытством подумал Юрий. Сейчас выяснится, что это за "прожектик", который он послал командующему. Но Николай продолжал аппетитно есть простоквашу и потом потянулся за ветчиной. 

Юрий не выдержал. 

- Скажи, пожалуйста, ты мне писал... - начал он, волнуясь и сдерживая себя, но тут вошла Сашенька, и Юрию пришлось замолчать. Он занялся было завтраком, но что-то - не то смутная надежда, не то простое любопытство - заставило его поднять на нее глаза. 

Улыбаясь не только ярким и сочным ртом, но и всей кокетливой своей повадкой, Сашенька легко и бесшумно шла к столу с подносом в руках. Теперь она, как обычно, была вся в тугом крахмале. Сияющая его белизна плотно облегала тесным фартучком ее небольшую, тоже тугую грудь, узкими рукавчиками отложных манжеток - руки, высоким, до самых розовых мочек ушей, воротничком - стройную шею и увенчивала темные волосы наколкой, похожей на маленькую корону. Уже невозможно было думать, что полчаса назад эта же женщина, ахнув и запричитав, обняла его так просто и душевно. Что же это было?.. Или все в этом доме - только игра? С ревнивой пристальностью Юрий следил за каждым ее движением.