Что у меня - воинская часть или плотницкая артель? Ты в армию на поденную 

работу нанимался, что ли? И какое я имею право отпустить тебя в другую 

часть, ну какое? Нынче ты уйдешь, завтра - другой, и так далее, а потом что 

же получится, спрашиваю тебя? Останусь я один, - и один явлюсь к командиру 

дивизии? Вот, мол, товарищ полковник, видали вы старого дурня? Честь имею 

явиться, - старшина Поприщенко. Были в полку уцелевшие от боев люди, да я их 

всех пораспускал по свиту, как та плохая квочка, какая без цыплят домой одна 

приходит... Сымите с меня высокое звание старшины и прикажите повесить меня 

на самом поганом суку, я очень даже заслужил себе эти качели... Так, что ли, 

Василий Хмыз? Такой чести ты для моей солдатской старости хочешь? А этого ты 

не нюхал, чертов байстрюк? 

Старшина сложил из обкуренных, коричневых пальцев дулю, некоторое время 

подержал ее на весу возле тонкого, с горбинкой носа пулеметчика, потом, 

опустив руку, значительно сказал: 

- Если ты с дурной головы вздумаешь уйти самовольно, - считаю тебя 

дезертиром, так и знай! И отвечать перед трибуналом будешь как за 

дезертирство! Ступай к чертовой маме, и чтобы больше ко мне с такими 

глупостями не являлся! 

Есть, товарищ старшина, больше к вам с такими глупостями не являться, - 

подчеркнуто официально повторил Хмыз и, нахмурив девичьи тонкие, черные 

брови, повернулся налево кругом, мягко стукнул стоптанными каблуками. 

Старшина проводил его стройную, щеголевато подтянутую фигуру долгим 

взглядом, широко развел руками. 

- Видали, какие умники пошли? - проговорил он, часто мигая слезящимися 

глазками и негодующе раздувая рыжие, с густою проседью усы. - Четвертый за 

утро приходит - и все с одной и той же песней! Четвертый! Не желают они в 

тыл идти, желают тут оставаться... Да я, может, сам нисколько не желаю в 

тыл, а приказ я выполнять должен?! - вдруг выкрикнул он высоким сиплым 

фальцетом, но, справившись с волнением, продолжал уже более спокойно: - 

Только что видел майора - командира тридцать четвертого полка. Он приказал 

немедленно отправляться в хутор Таловский, там штаб нашей дивизии. Осмелился 

у него спросить: как же с нами будет? Он говорит: "Не беспокойся, старик, 

раз сохранили боевую святыню - знамя, значит, полк не расформируют, а 

быстренько пополнят людьми, комсостав подкинут, и опять двинем на фронт, на 

самый важный участок!" - Старшина торжественно поднял указательный палец, 

повторил: - На самый важный, это как, понятно вам? Потому, говорит майор, 

что дивизия наша кадровая, все виды видавшая и очень стойкая. А такая 

дивизия, хотя она и сильно потрепанная, без дела долго не застоится. Так 

майор сказал, а тут приходят разные байстрюки, голову мне своим детским 

геройством морочат... Они хотят свою родную часть кинуть и болтаться на 

фронте, как котях в проруби. Да где это видано такое, чтобы из части в часть 

по своему усмотрению бегать? А спрошу я вас, откуда Васька Хмыз, щенок такой 

молокососный, может знать, где есть самый важный участок? Может, дивизия, 

какая тут оборону заняла, на подмену нам, до зимы будет в глухой обороне 

стоять, может, тут и боев никаких не будет, а так только - одна отсидка. И 

кто больше знает, майор или этот свистун Васька? Все шло прахом! Все прежние 

расчеты и планы Лопахина были безжалостно опрокинуты неопровержимыми 

доводами старшины. Лопахин зачем-то снял каску и погладил ладонью ее 

накаленный солнцем верх. "Кругом прав чертов старик! Как же мой котелок 

этого дела раньше не сварил? - удрученно думал он, глядя куда-то мимо 

старшины. - Очень даже просто, что пошлют нас на ответственный участок и что 

тут не будут фрицы напирать. Да так оно, наверное, и будет! Вон они режут 

куда-то мимо нас, на восток... Эх, маху дал я, а теперь отбой надо бить... " 

- А вы, сынки, чего явились? - со зловещей вкрадчивостью спросил 

старшина, очевидно озаренный неприятной догадкой, и, словно петух перед 

дракой, вытянул вперед морщинистую шею, ожидая ответа. 

У Некрасова от неожиданности отвисла нижняя челюсть, когда Лопахин, 

вытирая рукавом обильно проступивший на лбу пот, равнодушно ответил: 

- Пришли узнать, когда выступать будем. 

Старшина облегченно вздохнул. Не без труда расставаясь со своим прежним 

решением, тяжело вздохнул и Лопахин. А Некрасов со свистом втянул в себя 

воздух, зашептал: 

- Чего воду мутишь? Говори ему сразу! Говори прямо, нас он на испуг не 

возьмет! 

- Все сказано! - отрезал Лопахин и повернулся к старшине: - Командуй 

сбор, а то как бы твоя плотницкая артель не расползлась по швам... 

Переход в пятнадцать километров сделали с одним небольшим привалом на 

полпути и часам к шести вечера, едва стала спадать гнетущая жара, вступили в 

хутор, просторно раскинувшийся по заросшему вербами суходолу. 

Отсюда до хутора Таловского, где находился штаб дивизии, было всего 

лишь около семи километров, но еще при входе в хутор старшина Поприщенко 

объявил, что ночевать будут здесь. Кто-то из бойцов недовольно проговорил: 

- Рано становиться на ночевку! Перекурим, отдохнем малость и к заходу 

солнца притопаем в Таловский. Слышь, старшина? 

Еще кто-то добавил: 

- Целый день не жрали! Там хоть к комендантскому котлу подвалимся... 

Поприщенко сердито фыркнул в серые от пыли усы, строго оглядел 

говоривших: 

- А ну, прекратить разговорчики и обсуждения! С голодными босяками я не 

могу являться к полковнику. Ясно? Станем на ночлег, и чтобы к ночи у меня 

все было чин по чину: рванье на обмундировании зашить, заштопать, у кого 

обувка в жалостном виде - привести в порядок, оружие - само собой, до 

зеркального состояния, а также помыться, щетину соскоблить, чтобы к утру 

были у меня как стеклышки. Строго проверю. Ясно? А что касается