На рассвете, поднявшись раньше других, Степан Тимофеевич сходил в рыбацкую слободку, где сотни людей работали над подготовкой стругов. Вся правая штанина его красных запорожских шаровар была испачкана липкой, густой смолой. Он не умел смотреть на работу со стороны, и где что не ладилось - всюду брался сам помочь и исправить. 

Возвратясь, Степан не пошел в дом, хотя радушный хозяин поджидал его к пирогу. Через широкий двор он прошагал в яблоневый сад есаула, где под утренним солнцем облетали белые лепестки с деревьев и кружились вместе с гудящими пчелами. 

Здесь были рукой хозяина установлены четыре широкие скамьи. Но Разин не сел на скамью; он повалился в траву под еще прозрачную тень дерева, чтобы лучше, всем телом, чувствовать разогретую влагу земли, и глядел на небо. Ему хотелось побыть одному и подумать. 

Струги у пристани готовились к морскому походу. Многие уже можно было спускать на воду. Но Степан Тимофеевич опасался, что воеводы выслали также и по морю ратные силы. Войско разинцев не было искушено в морских битвах, и атаман боялся, что на море его казаков разобьют, тем более что иные не хотели идти в морской поход к чужим землям, их тянуло вернуться на Дон, с повинной к войсковой старшине. Несколько дней назад было поймано с десяток таких казаков. Перед казнью под пыткой один из них признался, что получил от Корнилы письмо к казакам с увещеванием покинуть Степана и нести покорную голову на Дон. 

"Послал бы тебе их покорные головы, чертов крестный! - раздумывал Разин. - Дождешься от нас покорных голов, как воротимся из-за моря. Посмотрим тогда, кому быть войсковым атаманом и куда поворачивать казакам!.. Натяну твою толстую шкуру на войсковой набат, чтобы круг созывать в Черкасске!.." 

Сукнин и Наумов сговаривали Степана увести казаков к новым пределам за море, смелым ударом напасть на крепости шаха и, показав свою удаль, поставить казачий город в чужой земле, обусловив заранее свою казацкую вольность. 

Но Степан не хотел навсегда покинуть отчизну. Он считал своим долгом осуществить мечту брата Ивана о казацкой державе от Буга до Яика. 

"Научились гулебщики саблей владеть. Год - не малое время. Гульба да набеги взрастили мне казаков - теперь бы и на азовских стенах не посрамили казацкого Дона", - думал Разин, лежа в траве и глядя в глубокую весеннюю синеву, в которой кувыркались тихие беленькие барашки облачков, гонимые влажным и резвым ветром. Две чайки с криком дрались над садом. Одна выронила рыбешку, и вдруг обе скрылись в направлении реки... "Эх ты, Дон, степи родные!" 

Чайки разожгли в нем тоску. Степан припомнил любимый остров, песчаную косу, таких же серебряных чаек. 

Он закрыл глаза, и лицо Алены представилось ему, ласковое и доброе... 

Нет, во что бы то ни стало воротиться на Дон! Да прийти богачом, хозяином, силой прийти, чтобы все же свалить Корнилу и затоптать его сапогом. Отомстить за Ивана и воротить всему Дону былую казацкую волю. А силу, богатство найдешь только за морем, в кизилбашской земле. 

- Степан Тимофеич, где ты?! - крикнул с крыльца Сукнин. 

Разин смолчал, прислушался к лязгу железной щеколды, понял, что есаул снова вошел в избу, и закрыл глаза... 

- Степан Тимофеич! Батька! Степан! - послышалось несколько голосов с крыльца есаульской избы. 

Степан по-мальчишески затаился. 

С камышистой песчаной отмели слышались крики, стук топоров и песня: 

Имал рыбак рыбу, 

Рыбу-то рыбу, 

А за ту за рыбу 

Попался на дыбу. 

Рядом с собой Степан услышал приглушенный смешок. Он поднял глаза и встретился взглядом с ясными, озорными глазами Мишатки Сукнина. 

- Ты чего? - с усмешкой спросил Разин. 

- Хошь, в малину тебя схороню? Ни в жизнь не найдут! - предложил Мишатка в восхищение от озорства атамана, который лежал в траве, когда его звали. - Тятька как хочет меня секчи, я всегда - в малину. 

- Степан Тимофеич! Где ты, атаман?! - еще раз крикнул с крыльца Иван Черноярец. 

- А может, по делу кличут, - серьезно сказал Мишатка. 

- Какое там дело! - махнул рукой Разин, любуясь мальчишкой и думая о своем сыне. 

- Бражничать! - поддаваясь его недоверию, подхватил Мишатка. - Ух, тятька мой бражник! Матка ему: "Ты меня-то с Мишаткой пропьешь!" А он ей: "Небось, не пропью-у!" - смешливо передразнил мальчишка повадку хмельного отца. 

- Чего же ты молчишь-то, Степан! - досадливо проворчал, выглянув из кустов, Черноярец. 

Мишатка весело захохотал. 

- А мы со Степаном Тимофеичем спрятались! Ладно - тут. А кабы в малину - тебе бы вовек не найти! - восторженно выкрикнул он. 

- Баловники вы со Степаном Тимофеичем, - с деланной строгостью сказал Черноярец. И обратился к Степану: - Не зря тебя ищем-то, батька! Послов понаехало - диво!.. 

- Что за послы? 

- Урожай на послов: с Астрахани дворяне - двое голов стрелецких от воеводы, да от донских атаманов казаки с царской милостью. 

- Вместе ехали? - настороженно спросил Степан. 

- Астраханские - с моря, а те - через степь. С разных ворот пришли. Казакам я баню велел истопить, пусть попарятся прежде; а дворяне - те, знать, не к нам, к протопопу. В церковь к обедне поехали... 

- Давно я не хаживал в церковь, - сказал Разин и, не входя в дом, направился к воротам. 

За ним устремились все бывшие в доме у Сукнина... 

Богомольцы разделились на обе стороны, пропуская вперед атамана. Удивленный, опасливый шепот зашелестел среди них: за все девять месяцев пребывания в городке атаман ни разу ногой не вступил в церковь. 

Протопоп кончал службу. Заметив Разина и толпу казаков, он смутился, забормотал невнятно и заспешил. 

Воеводские послы незаметно, бочком отступили к алтарной двери и скрылись в алтарь. 

- Держи собак за хвосты! - озорно и громко выкрикнул Черноярец. 

Кругом зашикали на нарушителя тишины. 

Протопоп бормотал себе под нос молитвы, не смея поднять взора. Хор отвечал нестройно, поспешно. Всем не терпелось скорей довести до конца церковную службу. Все понимали, что главное впереди... 

Перед крестным целованием, обратясь громко ко всем, протопоп попросил прихожан остаться в церкви. Люди сбились толпой к амвону. Разин вызывающе двинулся вперед. Расталкивая толпу, за ним прошли казаки и особою кучкой стали возле амвона.