- Что ж, Чикмаз, коли просится баба, давай секи... 

Он почувствовал, как у всех казаков и стрельцов захватило дыхание. Только уставший от казней, забрызганный кровью Чикмаз взглянул понимающе на Степана. 

- Ложись, - сказал он стрельчихе. 

Она лишь тут осознала, что приговор произнесен, и растерянно уронила руки. 

- Стой, палач! - крикнул старый воротник. Он шагнул из толпы. - Коли Марью казнишь, то вели и меня рубить, атаман! - твердо сказал он. 

- Ты что, заступщик? - громко спросил Разин, втайне довольный тем, что нашелся смелый. 

- Заступщик! - так же твердо ответил старик. 

- Иди на плаху ложись. Тебя последнего, коли так, а других оставим, - заключил Степан. 

- Спасибо на том! - Старик поклонился и повернулся к плахе. 

Но между ним и Чикмазом внезапно вырос Иван Черноярец. 

- Ой, врешь, Степан! - громко сказал он. - Ты малым был, а он псковские стены противу бояр держал, вольным городом правил без воевод, за то он и ссылочным тут... 

- Атаманы, кто прав - Иван или я? - спросил Разин, обратясь к казакам. 

- Иван прав, Степан Тимофеич! - внятно сказал среди общего несмелого молчания яицкий есаул Сукнин. 

Степан благодарным взглядом скользнул по его лицу. 

- Ну, кланяйтесь Черноярцу да Федору Сукнину, злодеи! Они вам головы сберегли! - крикнул Разин сбившейся кучке обреченных стрельцов. 

Стрельцы шатнулись вперед и затаили дыхание, еще не доверяя милости атамана. 

- А ты, старый черт, - обратился Степан к воротнику, - коли ты их заступщик, с сегодня будь есаулом над ними. Случится измена - с твоей башки спрос!.. 

- И на таком спасибо, - ответил так же спокойно старый воротник. 

Казаки в одно мгновение приняли помилованных в свою среду. Минуту назад не смевшие и не желавшие заступиться за них, они теперь словно совсем забыли недавний бой возле башни, хлопали прощенных стрельцов по плечам и, бодря, предлагали вина и браги из невесть откуда вытащенных сулеек... 

Стрельчихи, исступленно крича, висли на шеях спасенных. 

- Устал я, старой, - сказал Степан старику воротнику, еще стоявшему перед ним. - Сведи коли куды, уложи соснуть на часок... 

- Пойдем, поведу, - согласился старик. 

- Стрельцов пустить! Яму засыпьте, - громко распорядился Степан. - Пойдем! - позвал он старика, торопясь уйти с места казни. 

Яицкий есаул подошел к Степану. 

- Пожалуй ко мне, Степан Тимофеевич, - кланяясь, попросил он. 

Разин обвел его и своих есаулов усталым и помутившимся взглядом. Ему представились крики, пьянство... 

- Ужотко приду к тебе, Федор Власыч, - пообещал он, - а нынче Иван Черноярец городом правит, а я... - Степан пошарил глазами в толпе и остановился на лице старика воротника, скромно ожидавшего в стороне, - вот нынче пойду к старику... Как, бишь, тебя?.. 

- Максим, - подсказали ему из толпы. 

- К Максиму пойду, - заключил Разин. 

Как городами владать 

Город, кипевший ключом, несмотря на то что была ночь, клонившаяся уже к рассвету, с толпами возбужденных людей, с пламенем, дымом и искрами факелов, остался теперь позади. Покинув дела на Ивана Черноярца, Степан пробирался за стариком по освещенным луной путаным улицам городской окраины, по пустырям, через чужие плетни, как привык проходить старик. 

Бледный свет ущербной луны освещал им путь между глиняных белых лачужек, на стенах которых расплывчато рисовались тени древесных ветвей. Оба молчали, занятые каждый своими мыслями. 

Степан не подозревал, что Сергей с Еремеевым и пятеро казаков следовали за ними, страшась отпустить его одного на край города, где, вместо шумной пирушки в доме Сукнина, он выбрал тихий ночлег у безвестного старикашки. 

По узкой тропинке между репьяком и полынью, пахшими пылью и горечью, широко шагая через большие камни, старик подошел к низкой избушке, засевшей между двумя другими такими же развалюшками, похожими на черные баньки. 

- Тут, ватаман, - сказал старик, привычно распутывая мочалку, которой, вместо замка, был завязан дверной пробой. 

Усевшись на лавке в низкой и темной избе, атаман ощутил неодолимую усталость. Старик двоился в его глазах. 

- Хотел с тобой говорить про старое время, - сказал Степан, чувствуя тяжесть во всем теле и в голове. - Ан устал... стало, спать пришло... После... 

Подняв с полу ноги, Степан протянулся на лавке. Старик - на другой, приперев изнутри дверь избы кочергою и угасив зашипевший светец. 

Степан, однако, не спал. Мысли его путались. Перед глазами вставали картины стрелецкой казни. Красивое лицо молодого десятника, рыжий стрелец, безмолвно взлетающий и падающий топор и вдова-стрельчиха, распаленная, словно ведьма при зловещем блеске огня... 

Разин не мог позабыть стрельчиху. "У других ведь тоже казнили мужьев, - думал он. - Те не кричали столь дерзко, не просились на плаху со своими стрельцами... Знать, Марья любила стрельца своего!.. Как, бишь, звали его? Да, Антон... Любила Антона, а он за бояр да дворян стоял, и голову положил за них, и стрельчиху свою, вишь, покинул, не пожалел... А то ныне жил бы, любил бы ее. Такую-то как не любить?! Хороша! Не хочешь - полюбишь! И мне, ишь ты, в сердце запала, со всею злостью своей, с нелюбьем ко мне... А в сердце все же запала!.." 

"Не ладно, и впрямь не ладно - казнили их сколько! - подумал Степан. - Грозой нельзя городом править. Добром бы править, не силой!.. А то - как дворяне... Слава худая про нас пойдет... Опять с царем подрались, да и царских стрельцов посекли... Стрельцы за стрельцов пойдут метиться. Окружат нас тут в городке, и на Дон не уйдешь!.. А как городами владают?" 

Степан заметил, что в темноте старик прислушался, приподнялся и сел, стараясь не зашуметь. 

Разин понял его тревогу и про себя усмехнулся: "И то - соберется полдюжины эких стрельчих, припрут снаружи да запалят огоньком... Тут и конец атаману: споет панихиду стрельцам! Да ладно, караулит старый!" - подумал Степан. 

Тяжесть век одолела, в последний раз сознанье вернуло его в избу, но сидевший на лавке старик тут же заклубился дымом, поплыл в желтоватом свете луны и растворился в далекой хмельной песне, ворвавшейся через узенькое окошко... 

И всю ночь мучила его духота. Черный поток среди песчаной пустыни отделял его от стрельчихи Марьи, вдовы казненного рыжего. Словно из темной меди плечи и полуобнаженная грудь ее манили Степана. Он кинулся в черный поток и увяз, барахтаясь в сгущавшейся крови. Он тонул, и Марья на том берегу была тем, кто единственный мог бы его спасти из этой кровавой трясины. Вот он почти достиг берега. Марье осталось лишь протянуть ему руку. Она нагнулась, и он рванулся к ней, но стрельчиха ногою толкнула его назад в поток...