Когда караваны соединились в один - Лабунов сам расспросил "под огоньком" прибежавшего человека, который сказал об опасности. Лабунов добивался, чтобы тот признал и себя разбойником, но тот не признался и умер под пыткой. 

"У страха глаза велики, - успокаивал себя Лабунов. - Отколе две тысячи человек?! Николи не бывало такого. Я Волгу исплавал!" 

Однако же голова торопился попасть к Царицыну до наступления ночи, надеясь, что днем разбойники побоятся напасть. Но, как назло, в этот день два мелких купеческих насада под самым Денежным островом зацепились за косу и сели на мель... Пока их снимали, время ушло далеко за полдень, и к Царицыну подвигались уже с наступлением сумерек. При закате солнца им сверкнули с горы царицынские купола, но до города оставалось еще неблизкое расстояние. И вот купола померкли, окутались мглой, а вскоре за тем не стало видно ни городских стен, ни башен... 

Разин понимал, что на царские струги нападать нельзя. Он и не хотел нарушать разбойничьего обычая, сложившегося с давних времен. Караван был длинный - отрезать его половину, и того бы хватило с избытком. 

Степан стоял, словно слившись с большим серым камнем, лежавшим у самого берега, наблюдая проход стругов. В сумерках надвигались они, темные, молчаливые. Движение их было стремительно: весла, течение и попутный ветер в широких парусах - все было за них... 

Вот царские - с пушками по носам. Проходи! Вот патриарший, как рассказали лазутчики, - тоже оружный... Еще пять стругов с хлебным жалованьем Понизовью - лишь бы скорей миновались, там и за ними хватит добришка... 

Передовой царский струг поравнялся с камнем, за которым стоял Разин. Суда шли осторожно - держась подальше от правого берега, хотя тут-то и есть глубина... 

"Неужто им кто довел?! Опасаются, что ли? И голосов-то не слышно, а то бы гулко шло по воде..." 

На небе над караваном засеребрился месяц, узкий, словно турецкий боевой топор. Над берегом от стругов уже запахло смолой. 

И вдруг в тишине на царском струге вниз начал спускаться парус и раздался внятный окрик: 

- Левая греби, правая таба-ань! 

- Левая греби, правая таба-ань! - подхватили на патриаршем струге, который шел посреди царских. Там тоже парус ослаб и пополз книзу. 

И оба вооруженные судна, словно бросая вызов невидимому врагу, слегка повернулись носами к левому берегу Волги, выходя из общего строя стругов. Разин не мог понять, что там такое творится... 

- Обе разом таба-ань! - прозвучал приказ на обоих судах и, борясь с течением Волги, оба струга попятились и уперлись на месте перед бугром. 

- Та-аба-ань! - покрикивали начальные люди на патриаршем и царских стругах. И те как будто вросли корнями в дно Волги против бугра, - стояли на месте, заслоняя остальные своими телами от берега и в молчании наводя на чернеющий берег пушки, угрожая ими, если казаки дерзнут напасть... 

- Та-аба-ань!.. 

И оружные суда продолжали недвижно стоять, а купеческие насады, струги, бусы, расшивные ладьи проходили мимо них и мимо бугра, недоступные казацкой ватаге, увозя на низовья свои товары. 

- Живе-ей! Наля-аг! Греби-и! Греби-и! Жи-иво-о! - поощряя гребцов, покрикивали приказчики на купеческих судах. 

Степан растерялся. Кто мог ожидать такой выходки от караванного воеводы?! Разин не хотел вступать в драку с царским караваном, но если так пропустить купеческие струги, то все казаки останутся, как и прежде, без хлеба... Идти назад на Дон? Там тоже никто не даст пищи... Вырыть две тысячи могил вот тут на бугре, лечь да подохнуть?! 

Готовый к бою передний струг, сбитый течением, затабанил слишком сильно левыми веслами и повернулся вдруг к берегу кормою, на которой не было пушек. 

В то же мгновенье травы над Волгой качнулись от оглушительного свиста, пронзившего небо и землю. Это был свист Степана - знак к нападению на караван. 

- Са-ары-ынь на ки-ичку-у!.. - грянул его голос, и казалось - все берега сотряслись отзвуком, далеко прокатившимся по речному простору. - Сарынь на ки-ичку-у! 

- На ки-ич-ку-у-у!.. - отозвалось вдоль берега протяжным многоголосым ревом. 

По темному берегу заблистали огни пищальных, мушкетных выстрелов, гулкий рай покатился раскатом в просторах, и ночная Волга вдруг закишела сотней челнов, внезапно спущенных из-за камней правого берега, из прибрежнего ивняка и камышей, от бесчисленных островов еще скрытого полой водою левобережья. 

Сотни разинцев, не дождавшись челнов, по первому свисту, в одежде кинулись в темную и холодную воду, зажав в зубах сабли или ножи... 

- На стругах! Гребцы!!! Весла кидай! Руби дроки, спускай паруса-а! 

- На стругах! Эй! Лопаты суши! - кричали с воды. 

Не нищим, голодным ярыжным гребцам было биться за купеческие товары богатого гостя Шорина. 

- На ки-ичку-у! - кричали им разинцы, цепляясь за весла, за снасти, вонзая в борт стругов багры и топорики... 

- На ки-ичку! - этот волжский "ясак" - разбойничий клич - бурлаки понимали: разбойники им даровали жизнь и свободу. "На кичку" - значило: прочь с дороги, иди себе на нос струга, не лезь с нами в драку. 

"Сарынь" - волжская голь - сбилась у кичек, а по мурьям и в шатрах уже шел грабеж... 

С неистовой бранью приказчики призывали ярыжных вступиться за хозяйское добро, но над ними только смеялись. 

Бросив в темную ночь призыв, Разин сам прыгнул в челн, и десяток весел понес его по воде. 

- К царскому! 

Степан указал рукою вперед, и легкий челн вмиг настиг неуклюжий тяжелый струг. 

При внезапно раздавшемся свисте Степана, слыша громовый отзвук разбойного клича с обеих сторон, голова Лабунов указал сильнее грести вперед и поднял тяжелый парус. 

Что делать! Подохший под пытками при расспросе бродяга, который сказал, что на бугре поджидают разбойники, должно быть, был прав, что их тут не меньше двух тысяч. Должно быть, он сам был из этой ватаги... Купеческие струги не спасти, да за них голове и не стоять ведь в ответе - лишь бы успеть увезти от разбойников государево жалованье, лишь бы спасти свою голову и не дать распустить колодников... Пропадай оно к черту, купеческое добро!..