Но дни шли за днями, а каравана все не было. Видно, струги задержались в верховьях. Прошло уже десять дней, а высланные в верховья подъездчики не присылали вестей. Голод в разинском стане начался не на шутку. Выручала лишь волжская рыба. Степан не велел выходить казакам на Царицынский посад, чтобы не грабили жителей, и запретил нападать, если пойдут по Волге одиночные струги, чтобы не обнаруживать заранее ватагу. Но казаки не выдержали: нарушив атаманский наказ, десятков пять разинцев напали на проходивший первым с низовьев из Астрахани армянский караван в три легких стружка. Степан не успел опомниться, остановить, как караван обобрали без всякого боя. Харчи расхватали, хоть их было мало. На всю ватагу досталось только вина, которое пили без вкуса и толку, заедая вареной без соли рыбой да просяною кашей, и каши хватило едва по десятку ложек на брата. Работных людей с армянского каравана Разин принял к себе в ватагу. Волжские бурлаки охотно пошли к казакам. Хозяев же Степан указал связанными посадить в яму, чтобы они не могли никого упредить о казацкой засаде. 

Ночью Степан пошел осмотреть табор. Все караульные спали. Воспользовавшись этим, хозяева разоренного каравана, трое братьев-армян, ухитрились бежать. Степан пришел в ярость на сторожей. В гневе зарубил саблей одного из "заводчиков" нападенья на армянские насады, который к тому же заснул в карауле у ямы. Степан тут же сам пожалел, что погорячился, но остальные караульные окружили его толпой, зашумели, что он убил казака нечестно, что так им краше вернуться на Дон. Отступать было поздно и не к лицу: пришлось порубить и второго. На шум сбежались ближние есаулы Разина, обнажили на непокорных сабли. Тогда прочие караульные упали на колена, моля прощения. 

И вдруг беглый стрелец Никита Петух, примеченный Разиным раньше, отчаянно отшвырнул рогатину, с которой стоял в карауле, и, подскочив к атаману, подставил шею. 

- Руби! - смело выкрикнул он, распахнув ворот. - Руби! На, собака! Казацкая кровь тебе как вода!.. Без хлеба вино пить - и всякий уснет! Руби, что ли, язычник! 

- В другой раз на стороже уснешь - и тебя посеку, - охладев, сказал ему Разин. 

Есаулы пинками, тумаками и повелительными окриками разогнали всех по бурдюгам от места атаманской расправы. Табор как будто утих, но приглушенный гул голосов не унимался. 

Есаулы уснули, а Степан, оставшись один, бродил по бугру и, незамеченный, слушал говор казацкой вольницы. Все роптали. Бранили его, своего атамана: 

- Обнадежил, лихой, сманил, а тут поморит без хлеба! 

- Сережка да Черноярец, как воронье, налетели махаться саблями на народ! Вот те и вольное войско казачье! 

- В разбой мы пошли - не на доброе дело, не жди и себе добра! Не с голоду сдохнем, то атаманы побьют!.. Вразброд пойти, что ли, по малым ватажкам!.. Лих атаман! Тут будет похуже дворянской неволи! 

И хоть бы кто-нибудь слово сказал за Степана! 

Табор утих. Хмель снова склонил ко сну казацкие головы. 

"Сманил на Волгу, - думал Степан. - Не мала ватажка - две тысячи казаков. Чем прокормлю? А надо кормить людей. Не в Царицын под окна прийти за кусками такой-то ордой!.. Разбегутся - не соберешь! На азовцев повел - не сдюжил, а тут на простой разбой - и опять нет удачи!.. А не подохнуть им с голоду тут! Человек не корова - траву щипать на бугре... И кой черт там держит в верховьях купецкие караваны?! Стругов бы десяток отбить, тогда с хлебом на Каспий можно гулять... И черт его знает, откуда ко мне прилезла такая орда! Сами за мной увязались, собаки, а ныне брешут!.. Что я - себя скормлю окаянным?!" 

К утру царицынский воевода прислал на бугор двоих подьячих, к которым Степан вышел сам, не пуская их в стан. От имени воеводы подьячие сказали, что если казаки не покинут тотчас бугор, не уйдут от города, то им быть побитыми царской ратью, а вниз им по Волге прохода не будет, Царицын станет палить из пушек. И было бы им убираться обратно на Дон... 

Степан вышел к ним без оружья, в рыбацком платье, как старшина рыбаков. Велел сказать воеводе, что сошли они рыбу ловить на Волге, а Волга спокон веков не закрыта от русских людей - не басурманское царство! Да когда воевода не хочет с донским казачеством вздорить, то старых обычаев нарушать не дерзал бы. 

Приказные удалились к Царицыну, а Степан еще долго и задумчиво глядел им вослед, пока не погасла заря и не настала ночь. Караванов с верховьев все не было... 

Никита Петух подошел к атаману и молча почтительно ждал, когда Степан заговорит с ним сам. 

- Ты что? - наконец заметив его, спросил Разин. 

- Не серчай, Степан Тимофеич, что я на тебя ночью взъелся. Вишь, ты и утих. Ведь ты как хмельной был. 

- Вздень на себя атаманскую шкуру - и ты "захмелеешь"! На что воеводу было задорить?! Ить он не дурак: знал, что сидит на бугре ватага, - все же молчал и не лез. А теперь, по армянскому челобитью, куды ему деться - пушками нам грозит да стрелецкой ратью... Эх, вы-ы!.. Ты пошто ко мне? Аль что надо? 

- Совет держать. Может, умишком тебе пригожусь, - ответил Никита. 

Степан промолчал. 

- Ведь я из Царицына беглый, Степан Тимофеич, - пояснил Никита. - Стрельцы, пушкари - в Царицыне все у меня знакомцы. Хочешь, туды я пролезу? 

- Башка тебе надоела? - спросил Степан. 

- Вишь, пушками воевода грозит, а мы сговорим подобру царицынских пушкарей да стрельцов. Скажу, что не ладно раздориться с казаками, мол, не было б городу худо... 

- А ты не продашь? Не то смотри - голову оторву! - на случай пригрозил атаман. 

И Никита ушел той же ночью в Царицын... 

За стругами Шорина, что-то поняв, о чем-то догадываясь, от самого Нижнего увязалось несколько мелких нижегородских купчиков со своими товарами. Кое-кому из них подсказал это сделать Флегошка Лещ, конечно - не без корысти. 

Кроме того, в караване шли десять хлебных стругов московского гостя Семена Задорина, приставшие у Казани. Семен Задорин был давний приятель и компаньон Василия Шорина. Алеша Пупынин, приказчик Задорина, был давним другом Флегошки Леща, который, оставшись в караване хозяином, стал, разумеется, не Флегошкой, а Флегонтом Мосеичем, грозою и повелителем приказчиков и ярыжных.