Взять если Азов да учинить там войсковую избу азовского казачества, открыть выход в море - сколько купцов понаедут к морскому торгу... А турки да крымцы посварятся и перестанут... Тогда уже будет служба всей голытьбе, что сходит на Дон из боярских поместий да вотчин. Хотят не хотят бояре, а станут на всех давать хлебное жалованье. Сызнова станет казацкая служба в почете у государя! 

Степан понимал, что маловато у него пушек и пороху, что староваты пищали, что трудно с одними саблями воевать азовские башни, но отступать от задуманного похода было уже поздно. 

Старый глуховатый казак, дед Кирюха, который ходил на Азов с Тимофеем Разей, не раз уже рассказывал Степану с Иваном Черноярцем, Еремеевым и Сергеем Кривым о своем знаменитом походе и великом азовском сидении. 

Челны гулебщиков с первой весенней водой были готовы к походу. Пороху и свинцу сумели за зиму кое-как закупить, хлеб собрали почти Христа ради. Надо было идти в поход, пока его весь не приели... 

Сойдясь еще раз, атаманы похода решились... 

Солью и гнилым камышом дышал ветер от устьев Дона. Длинной вереницей тянулись казачьи челны. В каждом сидело по десятку казаков, кроме гребцов. Ветер дул в лоб, потому паруски были спущены. Шли на веслах. Плыли молчаливо. Над разношерстными казачьими шапками кое-где торчали пики да длинные стволы пищалей. На переднем челне сидел Разин. 

Третий день они шли на веслах по Дону. Когда пришли в Понизовье, голытьба не вынесла вида богатых хором, красовавшихся над крутизной берега. 

- Ишь богато живут, как дворяне! - заговорили в ладьях. 

- Чай, хлеба у них! 

- Да чего у них нету! - перекликнулись по челнам. 

- Зайдем попросить на дорожку! - со смехом выкрикнул кто-то. 

Несколько челнов повернуло к берегу. Возле Дона паслись большим стадом овцы, пощипывали на пригорке первую весеннюю зелень. Овец окружили, согнали к воде. Ловили целой ватагой, вязали и кидали в челны. 

От хутора с криком бежали бабы. Для смеха схватили одну, спутали, как овцу, и кинули в челн. Когда развязали ее и пустили, баба скакнула по пояс в воду и с визгом кинулась от челнов. Ей атукали, хлопали в ладоши, смеялись. Не утерпев, пошли "щупать" кладовки. Вытащили несколько кулей хлеба. 

Хозяина не нашли - куда-то запрятался. Сняли в курене со стены несколько ружей, сабель, укатили несколько бочек соленой рыбы, бочонок с икрой, бочку бараньего сала и по дороге стянули с шестов рыболовные сети. 

Проходя через сад, залюбовались усыпанной белым праздничным цветом яблонькой, срубили ее и во всей весенней красе поставили посреди одного из челнов, подвязав к мачте... 

- Баловство! Яблонь годами растет! По другим хуторам чтобы мне дерева не рубить! - строго сказал Степан, не сходивший с челна и молча следивший за всем озорством. 

На всем понизовом пути голытьба приставала к хуторам домовитых и предавала их разграблению. На них вымещали зло тс, кого здесь когда-то отогнали собаками или побили, а то и просто погнали с бранью, не дав куска хлеба... 

Когда подгребли к Черкасску, навстречу им вышли челны с посланцами войсковой избы. 

- Пушки на башнях заряжены. Коль захотите в город зайти, то войсковой атаман указал вас побить, - предупредили черкасские. 

- Что мы, нехристи, что ли! Мы не на вас - на азовцев, - ответил Степан и подумал: "А ваш-то черед впереди, как Азов станет наш - вот тогда". 

- Пошто же вы казаков по пути обижали? С жалобой на вас прискакали в Черкасск из всех хуторов с побережья. 

- А что за обида?! Вот чудаки! Поигрались робята трошки да кой-что позычили для похода. Воротимся на Дон - и все отдадим, - спокойно сказал Черноярец. 

Степан только молча махнул своей шапкой. Гребцы по челнам осушили весла. 

- Сколько есть фальконетов, пищалей, мушкетов - все зарядить! - приказал атаман. 

Степан дал посланцам Черкасска опередить караван и войти в город. 

Когда проплывали мимо Черкасска, от города отвалило еще с десяток челнов и пристало к гулебщикам... 

На каждом ночлеге разинцев нагоняли челны с казаками верховых и понизовых станиц. Казаки говорили, что по станицам еще идут сборы и день ото дня надо ждать подмоги... 

Но подмога сводилась медленно. Чего-то Степан Тимофеевич не рассчитал, в чем-то ошибся. Не "сорок тысяч волжских, донских и яицких" казаков шло за ним под каменные стены Азова, как пелось в песне про давний поход. Едва две тысячи казаков набралось в его войске... 

Степан не учел, что долгая война с Польшей утомила Дон, что люди хотели мира, а не войны, что, придя домой, нашли казаки обветшалые хаты, покосившиеся плетни, несытых детей да пустые скотские стойла. Не до Азова было казачеству. Поправить дома, завести скотинку, пожить со своими семейками манило их, и за два прошедших года они еще не насытились тишиной станиц, лаской жен и детей... Ино дело бессемейная беглая голытьба, - да много ль ее?! 

Перед самым Черкасском нагнали еще два десятка челнов - ну, двести пищалей... 

"Не много!" - думал Степан. 

Ту же мысль про себя таили его товарищи, есаулы. 

Большинство молодых казаков из беглых не понимали того, что их мало. Озирая донскую ширь с длинною вереницей челнов, казаки думали, что их - бессчетная рать, которой вполне достаточно для взятия азовской твердыни... 

Теперь оставался им последний ночлег, пред самым Азовом, чтобы, снявшись с места до света, сразу с похода начать первый приступ... 

Близилось время к закату, когда с берега конный дозор подал знак тремя ударами из мушкетов. Замерли весла. Передний - атаманский струг - круто поворотил к берегу, откуда скакал навстречу на резвом коне всадник с красным значком на пике. Он направил коня прямо в поду. Вздернутая над течением реки конская морда сравнялась с носом челна. 

- Степан Тимофеевич, тут для ночлега ладное место дозоры нашли: лесок невелик и лог за холмом, - сказал всадник.