А в последние годы ближний боярин и друг государя Ордын-Нащокин привязался к Василию и не раз говорил и в глаза и заочно, что Шорин не только самый богатый, но и умнейший из всех торговых людей. 

С Ордын-Нащокиным вместе добивался Василий заведения русского мореходства, поддерживал среди торговых людей мысль о войне против шведов, чтобы вернуть исконно русские приморские земли и устроить порты на Балтийском море, чтобы плавать по всем государствам со своими товарами, на своих кораблях. В прошлом году Шорин пострадал от разбойных людей в морском торге на Каспии. Целый караван дорогих персидских и индийских товаров был у него разграблен в хвалынских волнах. И Ордын-Нащокин помог Василию добиться постройки первого русского военного корабля, который будет охранять торговые караваны в плаванье по Каспийскому морю. Государь разрешил, и Боярская дума уже приговорила начать строение. 

Ордын-Нащокин советовался с Василием и по всем большим торговым делам. Составляя начерно Новоторговый устав Российского государства, боярин не по разу призывал к себе Шорина в приказ Посольских дел и в свой дом и даже сам наезжал для совета к Шорину, словно Шорин мог говорить за всех торговых людей русской державы. 

И хотя не все статьи Новоторгового устава были по сердцу средним торговым людям, но кто из них посмел бы поперечить Василию, сборщику царской торговой пошлины?! 

Сбор пошлины - это была великая честь и великий труд Шорина. 

Всякий гость из Московской гостиной сотни завидовал такой превеликой державной чести и большим барышам, которые она приносила сборщику, но каждый страшился бы ее: за неполный сбор денег можно было поплатиться разорением всей торговли, попасть под кнуты, в тюрьму, а то и на плаху. Шорин же смело и уверенно смолоду принял опасную должность: не так легко было его разорить при его богатствах. 

Купцы, с которых сбирал Шорин пошлины, были почти все с ним в постоянных торговых расчетах. За задержку царского платежа или сокрытие дохода, о котором он тотчас умел пронюхать, Василий драл с них три шкуры. Мало того, что он посылал неплательщика на правеж, - он еще прекращал ему отпуск товаров и не давал ни деньги, пока тот не изворачивался, чтобы разделаться с недоимкой. Иногда, не давая огласки, не ставя виновного на правеж, Шорин звал к себе купца, скрывшего торговый доход, и "отеческим увещанием" доводил до раскаянья. 

- Ведь вот до чего корысть нас заела! - говорил он с сокрушением. - Как нехристи, право! Отчей державе своей пособить не хотим. Ведь она нас хранит, бережет, во всем нам дает оборону... А как же ей войско кормить, коли мы от нее доходишки наши сокроем?! Десята деньга... Ты помысли-ка, что то такое - десята деньга! Да ведь сам Иисус Христос так-то молвил: "Божие - богу, а кесарево - кесарю!" И кесарь-то был латинский язычник, а тут государь православный!.. 

В большинстве купцы выслушивали его отчитку в лицемерном смирении, страшась навлечь на себя неприязнь неумолимого сборщика, но случалось, что какой-нибудь молодой посадский не выдерживал и вступал в пререкания: 

- Али сам ты свят перед богом, Василий Трофимыч? 

Но таких замечаний Шорин не мог терпеть. Намек на то, что и сам он не свят, приводил его в негодование, словно никто на свете не должен был сомневаться в его чистоте. Он багровел от подобной мысли, но отвечал со смирением и кротостью, от которых у дерзкого душа уходила в пятки: 

- Един господь без греха. И я, должно, грешен перед родителями своими, и перед господом богом, и перед царем. Да за мои-то грехи я сам и в ответе стою. А за твои и всех торговых людей грехи перед Российской державой опять все я же ответчик. Домом своим, товаром, животом, и деньгами, и совестью я за тебя государю ответчик! Меня за таких-то, как ты, государь не помилует... А ты со мной бойся язык распускать... Бойся - слышь! - уже в нескрываемом гневе завершал Василий. 

Развязному посадскому в голосе Шорина слышалась угроза полного нищенства, и он торопился уверить, что вот на неделе он все сполна принесет в уплату за прежнее и впредь никогда не укроет доходов. 

Московский торговый люд нес неумолимому сборщику пошлины последние гроши. Но в то же время все знали, что если Василия попросить, то он живо откликнется - даст денег в долг и не то что совсем не возьмет лихвы, но все-таки даст под божеский рост и не заставит разориться. Купцы понимали, что Шорин ссужает за рост все теми же, взятыми с них же деньгами, но, разводя руками, даже сочувствовали ему: 

- А нашему брату поноровки давать нельзя. Кабы он нам потакал в государевом деле, мы бы начисто голым пустили его - хоть куски собирай, Христа ради! А он тебя сам на правеж поставит, и сам же пожалеет! 

В приказе Большой казны были довольны сборщиком пошлин, зная, что хотя Василий и снимает с царских доходов прибыток в свою пользу, но зато без всякой потери казне сдаст все собранные деньги. 

Пять лет назад, во время денежного бунта, мятежники требовали от государя выдать "изменных бояр" и с ними Василия Шорина на расправу. Шорина писали они тогда в своих окаянных письмах рядом с большими боярами "изменником государства". 

Василий Шорин гордился тем, что имя его в возмутительных письмах бунтовщиков стояло рядом с именами бояр Милославского, Ртищева, Хитрово и дяди царя - Семена Лукьяновича Стрешнева. 

"Одной веревочкой меня господь бог и государь повязали с боярством, а ныне и подлая чернь признала меня заедино с правителями державы!" - хвалился между своими Василий. 

И народ не напрасно тогда требовал от царя казни Шорина: Василий забыл все пределы возможной корысти, наживаясь на медных деньгах, и скупкой товаров, и сбором пошлины. Недаром в народе считали его одним из главных виновников разорения, нищеты и голода, охватившего все государство. 

После денежного мятежа сам государь призвал к себе Шорина и в тайной беседе просил у него взаймы. 

С тех пор сила Василия Шорина в государстве стала еще больше. Доверие государя и ближних бояр к нему укрепилось. В течение нескольких лет никто не сверял, сколько осталось купеческих недоимок. Шорину верили на слово. Царь и бояре считали, что Шорин лучше всех прочих знает, кто из купцов может платить сполна, кто не может. Думали, что за Шориным все равно ни денежки не пропадет, а если он норовит кому-нибудь в недоимках, то, значит, этого требует польза торгового дела. Шорин и сам не раз говорил в приказе Большой казны, что на доходах торгового люда держится сила всего государства и разорение купцов государству во вред. Он признавал, что кое-кому потакает.