И когда Иван на другой день собрался выехать из Черкасска, Корнила Ходнев послал ему на дорогу бочонок венгерского. 

"А все же Корнила не зря мне дарит дары; знать, меня страшится! - возвращаясь из Черкасска, раздумывал про себя Иван. - Али, может, боится нас всех, верховых казаков, да нового, пришлого люда?" 

И дома Иван ничего не сказал, каков был у него разговор в войсковой избе, а просто роздал сполна всем хлебное жалованье, на удивленье другим станицам, где не дали хлеба на вновь прибылых. 

Так полетела по Дону слава о зимовейском атамане, заступнике голытьбы... 

Пришельцы один по одному потянулись из разных станиц в Зимовейскую, надеясь, что не в этом, так в будущем году станут здесь полноправными казаками. 

Большие толпы оборванного, голодного люда скапливались тут, приходя с воронежской и царицынской стороны. Уже не стало места в казацких домах, и пришельцы начали ставить себе ивовые шалаши за околицей. Ватагами бродили они в окрестностях и по улицам, неизменно встречая поклонами и приветом Ивана. Несколько раз они засылали к Ивану своих посланцев, прося у него заступничества перед войсковою старшиной. Оборванные и голодные, с жалким видом, бродяги шатались под окнами по станицам, выпрашивая хлеба. Иные, выклянчив старые сети или сплетя из ивы пузатые верши, ловили в Дону рыбу. Рвали в степях какие-то травы и варили из них похлебку. Наделали луков и стрел, чтобы бить в камышах и по степям дикую птицу. 

К осени, когда в шалашах уже трудно стало укрыться от холода и дождей, бродяги начали рыть за Зимовейской станицей землянки - "бурдюги", как называли их на Дону. В станице пришельцев звали "бурдюжными" казаками. Когда же зимою замерз Дон и нельзя стало ловить рыбу, бурдюжные начали сходиться в небольшие ватажки, набегать на богатое донское Понизовье и разорять дворы домовитых казаков, тащить у них хлеб и отгонять скот. 

Корнила прислал вестового к Ивану сказать, что если он не уймет бесчинцев, то войсковая изба вышлет на Зимовейскую станицу казацкое войско. 

Иван призвал к себе атамана бурдюжных, беглого посадского астраханца Федора Шелудяка. 

- Слышь, Федька, уйми своих, нам с Понизовьем не воевать за вас. 

- А что же нам, с голоду сдохнуть? Мы вас, верховых, не шарпаем - ни овечки не взяли, а у пузатых в низовьях какой грех добыть себе хлебца?! - дерзко ответил Федор. 

- На Дону без шарпальства. Верхи, низа - одно войско казачье, - сказал Иван. - За донскою чертой я вам не помеха. Сказывают, в воронежских да в тамбовских лесах медведей полно. Шли бы туды лесовать, - намекнул Иван. 

Федор хитро поглядел на станичного атамана. 

- Ружьишка нет, зелья, свинцу, - сказал он. - С пустыми руками ведь как лесовать!.. 

- Ружьишка сдобудешь у казаков. Не новое дело! 

И набеги на Понизовье Дона вслед за тем прекратились. Зато из Москвы от царя пришло в войсковую избу письмо с требованием к Корниле унять воровских казаков, которые грабят дворян и купцов в Воронежском и Тамбовском уездах. 

Корнила ответил, что "те воровские людишки - беглые крестьянишки, гулящие люди, стрельцы, а не казаки, и Войско Донское в их грабежах и татьбе неповинно". 

Жизнь в бурдюгах за Зимовейской станицей кипела. Бурдюжные целыми ватажками выезжали с Дона и ватажками возвращались с добычей, делили "дуван", и тут начинался торг: они вывозили в станицы сукна, кожи, дворянское платье, сбрую, оружие, мясо и сало, меняли добро на хлеб, несколько дней пировали, шумели, вино разливалось в бурдюжном стане рекой, зазывали к себе и станичных на пьяные, озорные пирушки и вновь уезжали в набеги за рубежи казацких земель... 

К концу зимы из Воронежа встретила их стрелецкая высылка в целый приказ стрельцов с пушками. Бурдюжных забили назад на донские земли. Они привезли с собой множество раненых, но никакой добычей разжиться на этот раз не успели. В бурдюгах начался голод. Скоро пошел по станице слух, что в бурдюжном стане валит людей "горячка", больные бредят в жару и умирают. Вновь появились в станице под окнами отощалые люди, просившие подаяния. Однако им нечего было дать: к весне поприелся весь хлеб и сами станичные нетерпеливо ждали хлебного жалованья. 

Степан вместе с братом Иваном ездили с кречетами на весеннюю тягу. Летели гуси. Птицы увлекли за собою охотников далеко в весеннюю степь. Обвешанные добычей братья выехали из степи к самому Дону и лежавшему возле берега бурдюжному стану. Они хотели объехать стороною табор пришельцев, но собравшаяся у берега на пригорке толпа бурдюжных заметила их. 

- Давно не бывал, атаман! - закричали Ивану. 

- Заезжай, посмотри на житьишко собачье! 

Десятка в два человек они приблизились к братьям, которые тоже свернули навстречу им. Многие из бурдюжных были с железными заступами в руках. 

- Чего-то вы рыли? - спросил их Иван, в знак приветствия тронув шапку. 

- Дома, последний покой людям строим! - хрипло сказал человек с красными слезящимися глазами, костлявый и тощий. 

- Вишь, целое кладбище нахоронили! - кивнул второй могильщик на три десятка пригорков, оставшихся у них за спинами. 

- А кормить бы нас хлебом - и были бы тоже казаки! - вставил третий. - Ведь сердце болит смотреть: вон сошел сейчас караван на низовья, вам хлеба повез от царя... А мы что - не люди? 

Угрюмые, испитые, отерханные, мрачной толпой шагали молча остальные по сторонам всадников, направляясь к бурдюжному стану. Даже от самого вида их Степану сделалось не по себе. Ему было стыдно ехать рядом с ними с охотничьей потехи, усталому счастливой усталостью повседневно сытого человека, у которого есть дом и сад, жена, сыр, коровы, овечки и который получит из прошедшего на Черкасск каравана на свою долю хлеба, сукна и денег, а эти будут опять томиться в бурдюгах, ничего не зная о близких, покинутых там, в Московской земле, не имея ни доброй кровли над головою, ни одежи, ни хлеба... 

- Шли бы порознь в другие станицы, кормились бы кое-как, - сказал им Иван. - А зимовейским одним как прокормить вас, такую орду?!