- Все съел! Где ж яблок таких-то взять?! - усмехнулась Алена, поддавшись его шутливой болтовне. 

- А полно-то блюдо! 

Через окна послышался детский крик. 

- Зовет сынок, - поднимаясь с бревна и осторожно высвобождаясь от объятий мужа, сказала Алена. 

Она тотчас же воротилась с сыном и села кормить, любовно посматривая на сонное личико успокоившегося ребенка. Степан глядел в суровую, сосредоточенную мордочку сына, который, слегка насытившись, отдыхал, выпятив мокрые от молока губы, и словно в задумчивости уставился в осеннюю густую голубизну высокого сентябрьского неба и вдруг снова нетерпеливо и жадно схватил грудь. 

Алена нежно взглянула на сына, перевела взгляд на мужа и засмеялась. 

- Весь в батьку, - сказала она. 

- Казак! - ответил довольный Степан, поднимаясь с бревна и опуская в готовую яму лохматые корни молоденькой яблоньки... 

- Стенько, что ж ты батьку забыл! - окликнул через плетень Тимофей Разя. - С Черкасска приехал и глаз не кажешь! 

Держась за плетень, старик тяжело вошел во двор сына. Ему уже трудно было ходить. После смерти жены, едва дождавшейся рождения внука, он вдруг осунулся и одряхлел. 

Кряхтя, старик сел на бревно со снохою рядом. 

- Чего ж порешили на круге? - спросил Тимофей. 

Хоть ноги его были слабы, но голова не могла отстать от казачьих дел. И после круга, на который уже сам не ездил, он всякий раз расспрашивал Стеньку о всех делах. 

В последние годы, после нового "Уложения" царя Алексея Михайловича1, которое еще тяжелее наложило боярское ярмо на крестьян и по рукам и ногам связало посадских, на Дон стало бежать больше народу. Никакие заставы не помогали. Пустели целые села, посады и слободы. Тогда бояре послали письмо к донской войсковой старшине, грозя лишить Дон хлебного жалованья, если казаки станут и впредь принимать безразборно всех беглецов. 

Корнила ответил им тайною грамотой: 

"Рад бы погнать беглых воров и мужиков, да не смею по множеству их, - писал он. - Одно могу: не пускать их в казачьи дела. А вы укажите не давать на них хлебного жалованья. Тогда и сами они не станут бежать на Дон". Вслед за тем Корнила созвал круг в Черкасске и обратился к собравшимся: 

- Храбрые атаманы! У белого царя в хлебе скудость. Не дает государь на сей год прибавки хлебного жалованья Донскому войску, а народу у нас - что ни день, то прибыль. Как рассудите, атаманы? Делить на всех хлебное жалованье, так выйдет для всех с убавкой, а не пускать на Дон беглых людей не мочно: тем вольность донскую порушим... 

Не многие подняли голос за то, чтобы делить царское хлебное жалованье на всех, считая и вновь прибылых беглецов. Большинство казаков не захотело ради пришельцев поступиться своим куском хлеба, и круг порешил: 

"Вперед выходцев всякого звания из московских людей на Дон пускать, как и ранее, а в станичные казаки новых выходцев не принимать, хлебного и денежного жалованья им не выплачивать, а кто, донской казак, нового выходца за себя возьмет - и в том запинки ему не чинить, и тот казак волен его кормить от своих достатков, а в ратной добыче новым выходцам делить дуван по заслугам, кто сколь добудет саблей. 

Да как много людей из тех новых выходцев почтут себе за обиду недачу царского жалованья и в станичных и войсковых делах станут смуту мутить, то ни в станичный, ни в войсковый круг к казачьим делам их не пускать и вершити казачьи дела без них". 

Около полугода назад, когда Иван и Степан приехали из Черкасска с такими вестями, старый Разя вскипел: 

- А ты что же, Ванька, дывывся?! В очи тебе наплевать за такой срам! На порог не пущу я тебя, продажная шкура, старшинский подголосок... Мало тебе ходить во станичных, ты еще в войсковую старшину схотел?! За что мне такой срам от бога?! - Старик даже схватился за сердце и сел... 

- Да что же я, батька, могу?! - в обиде за незаслуженные упреки воскликнул Иван. - Как один пойду против круга? Ну, велишь - станичное атаманство с себя сложу! 

Тимофей отмахнулся. 

- Была наша верная правда, что всякий был всякому равен. А ныне все розно пойдет, распадется казачья дружба, и Дону придет погибель, - печально сказал старик. 

Боясь новой вспышки отцовского гнева, Степан, возвратясь из Черкасска, не шел к старику. Но Разя явился сам. 

- Чего же там круг порешил? - еще раз спросил он Степана, который нарочно громко покрякивал, роя новую яму для яблони и делая вид, что не слышит вопроса. 

- Просились из новых прибеглых людей торг им дозволить по Дону, а круг не велел, чтобы станичному казачеству не было убыли в торге, - наконец решился сказать Степан. 

- Опять по дворянству льгота! - в негодовании воскликнул старик. - Вражда между казаками пойдет, заварится свара, а московским боярам того и надо... Продает атаман Корнила донскую волю, поганый псина! В старое время погнали бы в шею такого атамана: "Не води хлеба-соли с боярскими лазутчиками. Не продавай, гад, воли казачьей!" А ныне... - Разя махнул рукой и закашлялся так, что не мог сказать больше слова, встал и пошел со двора. 

- Батя! - крикнула вслед Алена. - Воротися, блиночки горяченьки будут!.. 

Старый остановился, словно послушал сноху, обернулся в воротах. 

- Не казаки - байбаки! - сердито сказал он и вышел на улицу. 

Конец старого Рази 

Утеснение новых пришельцев в казачьих правах не остановило и даже не уменьшило притока беглых на Дон. Прибыток на этом был лишь одним донским богатеям. 

Разбогатевшему низовому казачеству давно уже были нужны работники косить траву, пасти по степям скотину, стричь шерсть, дубить кожу, ловить и засаливать рыбу и даже затем, чтобы кое-где по дальним угодьям, полегоньку нарушив обычаи, взяться за пашню под хлебные нивки. Прежде, когда всякий сам по себе получал хлебное жалованье, пришельцы не спешили отдаваться в работники. Их главной усладой было сознание воли. 

Зато теперь лишенная кормов голытьба бросилась по казачьим дворам с мольбой принять за харчи на любую работу.