- О тебе богато печалился, вестей спрошал, - почтительно сообщила мать. - Меня на майдане в Черкасске стретил - корил, что пустила тебя одного в такой дальний путь. 

- Завтра к нему по казачьим делам еду. Узнает, что ты воротился, меня без тебя на порог не пустит, - сказал Иван. 

- Настя красоткой стала, - с особой ужимкой, присущей свахам, поджав по-старушечьи губы, шепнула мать. 

- Настя? - переспросил Степан, вдруг вспомнив и взглядом ища по двору никем не замеченную Аленку, одиноко и скромно стоявшую возле самых ворот. 

Следя за его взглядом, и другие увидели молоденького спутника Стеньки. 

- Что за хлопец? - спросил Тимофей. - Эге, да то не казак - дивчинка! - вдруг по застенчивости Аленки признал старик. - Нашел добра! А то тут казачек мало! 

- Аленка, Сергея Кривого сестренка, - пояснил Степан. 

- Ой, да вправду не хлопчик - дивчинка! - воскликнула мать. - Да як же, Стенька, ты ее увел? Мужичка ведь панска! 

- А Сергей где? - спросил Степан, желая скорей порадовать друга. 

- У Корнилы живет в Черкасске, - сказал Иван. - Прежний станичный его не брал во станицу, сговаривал все к себе по дому работать, в наймиты. Сергей осерчал да махнул в Черкасск, на станичного жалобу в войско принесть. Ан Корнила и сам не промах, оставил Сережку в работниках у себя. Так и живет... 

- На харчи польстился! - с обидой добавил старый Разя. 

- Иди-ка, девонька, заходи в курень. Срамота-то - в портах, как турчанка! - хлопотливо обратилась Разиха к девочке. - И брату срамно, чай, будет такую-то стретить!.. 

- Идем, деверек, покажу тебе молодую невестку, - позвал Стеньку Иван, и тут Стенька взглянул под навес, где раньше были высокой горою сложены толстые бревна. 

Года три подряд, по веснам, во время половодья, ловили Иван со Стенькой в Дону плывущие сверху случайные, унесенные водой бревна. "Как оженится, будет хата Ивану", - говорила мать. 

- Нету, нету, построил! - со смехом воскликнул брат, поняв, чего ищет Стенька. 

- Тебе бы дружкой на свадьбе ехать, ан ты пошел богу молиться. И свадебку справили без тебя, - говорил Иван. 

- Три дня вся станица гуляла, а после веселья как раз атаман станичный и помер. Старики своего хотели поставить, а молодые и налегли за Ивана, - с увлечением рассказывал Тимофей. - Ажно в драку сыны на батьков повстали. Ну, обрали Ивана. А как по своим куреням пошли, старики помстились: пришли сыны по домам, отцы тут же разом велят по-батьковски: "Скидай порты да ложись на лавку..." В тот день все молодые побиты ходили... 

- И ты атамана - лозой тоже, батька? - со смехом спросил Стенька. 

- Мне честь - сына обрали. Пошто же мне его сечь! И в драку он не вступал. Как стали его кричать в атаманы, он повернул да и с круга ушел, - с гордостью за Ивана говорил Тимофей... 

Стенька радовался приходу домой. Все было здесь мило и близко. Хотелось встретить всех старых знакомцев, соседей, сверстников, Сергея Кривого, крестного батьку Корнилу и даже былого "врага" - Юрку... 

Не прошло и дня, как в избу набились казаки послушать рассказ о странствиях по московским землям. Отец велел взять из подвала бочонок меду, мать напекла пирогов, и со всей станицы сбежались мальчишки - сверстники Фролки - глядеть на Степана, будто на диво. 

Сидеть на виду у всех, стукаться со всеми чаркой, потягивать хмельной мед и говорить, когда другие молчат, важно покашливать, припоминать и видеть, как собравшиеся сочувственно качают головами, - все это льстило Стеньке, ставило его на равную ногу с бывалыми казаками. Довольный всем, он досадовал только на то, что слабо еще пробился темный пушок усов и мало покрылись черной тенью его рябоватые, смуглые щеки. 

Стенька рассказывал о пути на Москву, о встречах с крестьянами и горожанами, о том, как скучал по Дону, видя вокруг так много неправды. Он поведал и о том, как побил купца возле часовни, и всем казакам понравилось, что его отпустили из Земского приказа. Говоря о Посольском приказе и о своей беседе с Алмазом Ивановым, Степан похвалился тем, что думный дьяк знал о походе его батьки, и пересказал слова дьяка, что о той же великой правде Тимоши Рази печется сам царь... 

- Долго что-то пекутся, да все не спеклись! - смеялись казаки. - Должно, у них плохи печи! Осенью Земский собор объявил Украину русской, а драки доселе все нет! 

Степан рассказал и про "дикую бабу". Все смеялись. Потом стали спрашивать про монастырь, про богомолье, про мощи угодников, и Стеньке пришлось напропалую врать, припоминая, что говорили о Соловках бывалые богомольцы, потому что он не хотел никому поведать об убийстве Афоньки. Но вдруг во время рассказа он, заметив насмешливый взгляд Ивана, замолчал и сделал вид, что хмелеет... 

"Отколь он увидел, что я брешу?!" - подумал озадаченный Стенька. 

Вечером, когда уже разошлись гости, Иван зашел в курень Рази. 

- Стенько, сойдем-ка на улку, - позвал он брата. 

Они вышли на темный двор. Пахнуло весенним духом навоза, тепла, свежих трав и медвяных цветов. В лесочке у берега Дона звенели ночные соловьи. 

И Стенька был счастлив так идти нога в ногу со старшим, любимым братом, который, несмотря на свою молодость, стал уже головой всей станицы. 

Они шли по дороге над Доном. Высоко стояла ясная, синеватая луна, серебря траву и листья прибрежных ветел. Легкий ветерок тянул с юга. Пролетая над широким простором цветущих степей, он был душистым и нежным. 

Стенька вздохнул всей грудью. 

- Рад, что домой воротился? - спросил наконец Иван. 

- А что краше Дона? 

- Вот то-то и есть... А ты ушел, Дон покинул и чуть не пропал там, дурень!.. 

- Пошто я там чуть не пропал?! - воскликнул Степан, который никак не ждал, что Ивану известно о случившихся с ним происшествиях. 

- А ты со мной не криви, святой богомолец! Наместо молитвы пошел по башкам топором махать... 

Стенька искоса посмотрел на брата. В прищуренных глазах его, глубоко сидевших под крыластыми бровями, при луне блеснул насмешливый огонек. 

Степан в смущении промолчал. 

- Ты что же мыслишь: Московское царство - орда? Зарубил монаха, махнул себе в лес, так никто и ведать не будет? Везде, брат, найдут!.. В войсковую избу из Посольска приказа, с Москвы, прислали письмо. Как к вам-де казак-малолеток Разин Стенька, Зимовейской станицы, с богомолья воротится, и вам бы его прислать в Москву, в Патриарший приказ, к ответу за душегубство. Да при том письме расспросны листы богомольцев и монастырских крестьян.