Но вдруг, недалеко уйдя за околицу, он услыхал, что кто-то его догоняет. Степан оглянулся. Это была Аленка. 

- Ты чего? - спросил он. 

Она посмотрела растерянно и замерла, хотела что-то сказать, но слезы неудержимо вдруг покатились по старым, едва подсохшим следам на ее щеках. Она закрыла лицо руками и, не обмолвившись ни единым словом, бросилась прочь быстрей, чем бежала за ним, словно боясь, что он ее остановит. 

"Чтой-то она?" - подумал Степан в беспокойной растерянности. Ему показалось, что сам он делает что-то не так, как велит его совесть. 

Но, добежав назад до плетня, девчонка прислонилась к нему спиной и показалась какой-то особенно маленькой и сиротливой. Степан повернул обратно с дороги. 

- Ты чего? - грубовато спросил он ее. 

Она протянула ему что-то в руке. Он подставил ладонь, и Аленка высыпала обратно ему всю горсточку денег. 

- Возьми их назад, мне не надо. - Минутку подумав, она достала из-за пазухи сапожки и протянула их также. - И чеботы тоже возьми, все равно ведь отымут, житья не дадут... - Горькая складка печали легла вокруг ее детского рта. - Не надо мне никаких даров. Пусть Серенька меня саму выручает! - с отчаянием сдавленно сказала она. 

Стенька растерянно посмотрел на нее, и вдруг его осенило. 

- Давай сапожки! - живо воскликнул он. - Где корчма у вас? Кто вином-то торгует? 

Степан велел девчонке его дожидаться и, весело сунув сапожки под мышку, довольный внезапной выдумкой, зашагал к корчме... 

Разговор с корчемщицей был недолог. Румяная старая баба, похожая на станичную сваху, с жадностью ухватила нарядные новые сапожки, услышав от Стеньки, что в обмен на них ему нужна какая угодно мальчишеская одежонка... 

За околицей дождался Степан, когда из гумна к нему вышел синеглазый парнишка. 

- Ну-ка, шапку сыми, - сказал Стенька. 

"Мальчишка" снял шапку, из-под которой вывалилась ему на спину русая девичья косица. 

- Негоже так-то, с косой, - заметил Степан, достав нож. 

- Ой, что ты! Да срам какой - без косы! 

Аленка горько заплакала. 

- Не реви! Уж тем хороша коса, что сызнова вырастет! 

Степан решительно взялся за косу и коротко срезал новому товарищу волосы. 

- Вот и Алешка вместо Аленки, - весело заключил он. - То-то Серега будет братишке рад! 

И "Алешка", взглянув на смеющегося казака, вдруг смутился и залился, сквозь слезы, ярким девичьим румянцем... 

Они шли к Дону. Навстречу им с полдня радостно и торжественно в ярком блистанье солнца летела весна. Она красовалась крикливыми стаями грачей на черных полях, гусиными вереницами в небе, золотистыми лужами в колеях разъезженных весенних дорог, журчаньем ручьев, наконец первой зеленью на косогорах... 

На обветренном остром носу Алешки стала лупиться кожа, а на щеках появились веснушки... 

Иной раз шли впроголодь, но теперь уже Степан не рядился в работники. Он думал только о том, чтобы скорее добраться, и предвкушал радость Сергея от свиданья с сестренкой. 

С детской легкостью она, казалось, совсем позабыла свою сиротскую жизнь и, счастливая, отдавалась радостному, непривычному ощущению заботы о ней взрослого, сильного человека. 

В дальней дороге нередко она утомлялась и отставала. Жесткое слово готово было сорваться со Стенькиных губ, но каждый раз она смягчала его сияющим взглядом, полным счастливой доверчивости, и Степан осторожно бодрил ее: 

- Ну, маленько еще, Алеша, сейчас отдохнем. Гляди, ведь река-то - наш Дон! Недалечко уж ныне осталось... 

В родной станице 

Сон в избе рыбака обманул Степана: жив еще был Тимофей Разя. Но силы его сдали. Старость привязала казака к своему двору, к раскидистой груше, к десятку яблонь и слив да к кучке вишняка, который он посадил под самыми окнами избы. Тут и возился теперь он с железной лопатой, рыхля у корней весеннюю влажную землю, подвязывая к жердям раскидистые ветви старой груши и греясь на солнышке у крыльца с табачной трубкой во рту. 

Но по-молодому отбросил старый Разя лопату, когда увидел входящего во двор Стеньку. 

- Воротился, Степанка! - воскликнул он. - Не ушел, чертов сын, в чернецы?! Да, гляди, еще и возрос! Ладный казак стал! А как обносился. Придется справлять ему новую справу, - шутливо ворчал старик, но Стенька заметил, что веки его дрожат и глаза неспроста слезятся... 

Шедшая из погребицы мать вскрикнула, кинулась Стеньке на грудь и обмерла. Стенька подхватил ее на руки и усадил на скамью возле дома. 

Фролка визжал от восторга, повиснув на шее брата. Иван, обнимаясь с ним, сквозь густую бороду и усы усмехнулся. 

- А ты в пору, Степан, воротился. Поп у нас помер в Черкасске, и в церкви уж месяц беглый расстрига всем правит. Поставим тебя во попы... 

- Целуй, коль попом признал! - живо нашелся Стенька и сунул к губам Ивана широкую, крепкую руку. 

Иван потянулся поймать его за вихор, да не тут-то было! Степан увернулся, схватил его за поясницу, наперелом, и пыль завилась по двору от дружеской потасовки. 

- Уймитесь вы, нехристи, брат-то на брата!.. - ворчала мать, но сама смеялась, любуясь, как ловко выскальзывал Стенька из братних рук. 

- Наддай ему, Стенька, наддай!.. Вот казак взошел на монастырских дрожжах! Что ж, атаман, сдаешь?! - подзадоривал Разя. 

И братья, покончив возню, стояли оба довольные. Иван расправлял русую бороду. Степан раскраснелся и тяжело дышал, но, чтобы скрыть усталость, скинул свой драный зипун и рубаху. 

- Лей, Фролка! - крикнул он, сам зачерпнув воды из бадейки, и, весело фыркая, подставил разгоряченное лицо под свежую струю. 

- А здоровый ты, Стенька, бычок! - одобрил Иван, хлопнув его по мокрой спине ладонью. 

- Да ты розумиешь, Стенько, на кого ты руку поднял? - загадочно спросил Тимофей. 

- А что? 

- На станичного атамана - вот что! - сказала мать с уважением. 

- Ой ли! - воскликнул довольный Стенька. - Вот, чай, крестный даров наслал! 

- Коня арабских кровей, адамашскую саблю да рытый ковер бухарских узоров прислал Ивану в почет, - похвалился старик Разя. 

- Мы с Корнилой дружки! - подхватил Иван, придав слову "дружки" какой-то особый, насмешливый смысл.