Из бледного неба вдруг глянуло солнце и засияло над всей водяной далью... 

- Вот краса так краса! - невольно шепнул Степан. - Ну и ди-иво! 

Стая чаек, откуда-то взявшись, вдруг пронеслась над берегом, низко спустилась к воде, снова взметнулась, сверкнув под солнцем, будто подброшенная потоком встречного ветра, и невдалеке от Степана присела на волны, ныряя в хляби и вновь возносясь на валах... 

"Земля-то ведь рай, а они ее пакостят, право! Гадят да гадят вот эки Афоньки и людям житья не дают! Вон рыба скакнула, вон птахи летят над волной - и всем воля; а человеку ни в небе, ни в море, ни на земле - нигде воли нету... Пошто же не задавить того, кто тать людской воли?!" 

Казак стоял недвижимо, не в силах отвести глаза от сверкающего чуда. Оно пьянило его, заворожило, взяло в плен все чувства, напоило восторженным ощущением жизни, праздника жизни... 

Шум волны сливался с безумолчным величавым шумом сосновых вершин за спиною Степана, и он не слыхал, как рыбак несколько раз окликнул его по имени. 

- Ну что же, индейска птица, волна поутихла малость, пойдем отвезу к покаянию! - сказал старик с прежней усмешкой, тронув казака за плечо. 

Степан обернулся к нему и, ничего не ответив, снова отвел глаза к морю. 

- Ты что же? - спросил рыбак. 

- Ничего. Не пойду в монастырь. На Дон ворочусь... - буркнул Стенька. 

- На До-он?! - весело протянул старик. - Ну, туды я тебя на моем челночишке, сокол, не свезу. Туды ты и сам доберешься!.. А море по нраву пришло? - спросил он так, будто сам создал море на радость всем людям. 

- Краше зари небесной! - сказал от души молодой казак. 

- Вот то-то! - ответил старик, словно он говорил уже раньше Степану об этой красе. 

На другое утро Степан спросил старика, какою дорогой лучше добраться к Дону. 

- Спешишь! Небось тебя по дорогам ищут. Того и гляди, наскочишь на сыск, - остановил старик. 

- Я казак. На Москве казаков не судят, - уверенно возразил Стенька. 

- Вишь, как просто-то жить в державе, - с обычной усмешкой заметил рыбак. - Монах - человек ить церковный, - пояснил он Степану, - за него тебе сам патриарх не простит. А патриарх - что Москве, что Дону - на всю Русь один. Поймают тебя да, не спросив, и упекут в монастырь за решетку. Никто на Дону и ведать не будет, куда казачишка Степанка девался! Сиди-ка покуда тут у меня. А как шум поуляжется после Афоньки, тогда и домовь.. 

Старик любил рассказывать "басенки" и говорил их бессчетно много, ко всякому случаю жизни. 

- Слышь, Стенька: где бог сплоховал, там разумному человеку исправить надо. До всего тебе дело на свете - тогда ты прямой человек! Слушь-ко. Ехали два товарища. Видят худой мост. Один говорит: "Починим, брат, мост". Другой говорит: "Не нами, брат, сломано - не нам и чинить! Пошарим, брат, броду". Один стал броду искать - потонул. Другой потрудился. Глядишь, к нему люди пристали, работу его скоротили вместе - и всем добро!.. 

Стариковы речи были в полном разладе с тем, что говорил в Посольском приказе Алмаз Иванович. 

Кто же из них двоих прав? Алмаз - мудрый царский советник. А тут простой дед, безвестный рыбак! Тот велит не касаться чужого дела: твори, что положено, в иное не суйся. А сей мудрец говорит: "До всего тебе дело на свете!" 

Степан охотно рассказывал старику обо всем, что успел повидать по пути на север. О виденных им обидах и бедах простого народа, о том, что крестьянам осталось либо бежать на Дон в казаки, либо, как "дикой бабе", уйти в разбой, жечь поместья, грабить и убивать богатых дворян. 

- Разбойничать - что комаров шлепать, - поучающе возразил старик. - Слушь-ко басенку, может, на что сгодится. Шли два товарища по лесу да присели. Силища мошкары налетела на них, жалит, язвит - беда! Один как учал супостатов шлепать, всю рожу себе изнелепил - а их все богато, так и зудят... Другой натащил сучья, костер запалил да так всю их скверность и выкадил... Вот и суди! - добавил рыбак, подмигнув Степану. 

- Где же большого огня взять? - спросил казак. 

- А ты сам, молодой, поразмысли! - засмеялся старик. - Сколь узлов наплетут, сколь советов тебе дадут - и все хороши, а прикинешь по-своему - лучше! Куды сердце ведет человека, с того ему не свернуть. Не я тебя не пустил к чернецам, ты сам не схотел, да смелости не хватало от замысла своего отречься. А тут перед взором море играет, и сердце твое, как море, взыграло, говорит: "Люблю бури, Стенька, а ты в болото меня волочишь!" Вот оно, сердце, и дало тебе волю! 

Иногда рыбак целыми днями молчал, и Степан оставался с ним, помогая ему в починке снастей или на море - в ловле. Если же старик говорил, то всегда так, словно высказывал вслух Стенькины мысли. "И как он узнал, отколь догадался, что так я думал?!" - про себя удивлялся Степан. 

Суровая ширь холодного моря и невольное одиночество научили Степана искусству думать, а общение со стариком обогатило его великим даром сомнения: все задачи, доселе имевшие только одно, исстари привычное решенье, вдруг стали двулики. Даже бесчисленные притчи, которые так любил рыбак, о двух товарищах, попадавших в различные передряги, скоро стали казаться Степану слишком простодушными. 

- А я, кабы третьим был с ними, не так бы вершил, - возразил Степан, когда старик рассказал одну из таких побасенок. 

- Ишь ты! - одобряюще усмехнулся рыбак. - Коли не так вершил бы, знать, свой ум в голове завелся... И пора! Не все-то чужим жить! Ты как чинил бы? - с любопытством спросил он Стеньку. 

- Один, вишь, направо пошел: "Хоть коня загублю, да пешим жар-птицы достигну", другой назад повернул: "Лучше дома останусь - на кой мне жар-птица, и кур на насесте хватит!" А я бы прямой дорогой обоих повел: коли нас трое, авось и сладим с бедой - и кони и всадники будут целы! - сказал Степан.