- Я бросил соху - да в лес! - рассказывал Стеньке хозяин. - Навстречу - Любаша. Приникла ко мне, обомлела. Сердушко, как птаха, стучится. Шепчет: "Афонька сидит в кустах!" Тут и сам он выходит за ней из лесу. "Миловаться, кричит, я тебя посылал на пашню?! Чего ты в лесу орала?! Наполохала так, что я в лес побежал!" Не посмела Любаша сказать ему прямо в глаза, что признала его. "Там зверь, говорит, под кустом!" - "Нет там зверя. Иди по своим делам, а ты - за соху!" Пошли мы в разные стороны с Любой. Глядь, а я монастырской кобыле впопыхах-то копыто сохой подрезал. Побил Афонька меня и прогнал, а утре велел всем троим приходить на ту пашню - мне с Любой да с маткой... Чего сотворит?! Пропадем мы!.. 

Стенька долго еще молча слушал вздохи хозяина и шорох дождя по соломенной кровле. Он заснул лишь под утро. Когда он проснулся, в доме уже не было никого, кроме двоих ребятишек. 

Богомольцы шумели по улице, собираясь в путь. Они вышли гурьбой из деревни и сразу вступили в лес. 

Стенька шел впереди, ото всех особо. 

Ночной рассказ продолжал тревожить его. Степан пожалел, что хозяева раньше, чем он проснулся, ушли из дому. Хотелось узнать: что же сделает монастырский Афонька с Павлухой и Любой? Если бы можно им было чем-то помочь! Как поможешь? Опять кулаками на правду весь свет наставлять? Не наставишь! 

"И к лучшему, что ушли! Всей на свете беды людской не избыть, и вступаться за всех - кулаков не хватит! „Свое дело ведай, в чужое не лезь", - как сказал-то Алмаз Иваныч!" - подумал Стенька. 

Лес был не так велик. Недолго пройдя, богомольцы увидели снова широкий просвет между сосен. Подходя к поляне, они услышали женский плач и какие-то крики. 

На открывшейся поляне старуха и молодица, впряженные вместо лошадей, тащили соху, взрывая пашню по пару. За ними широкоплечий Павлуха налегал на рассошки, а длинноносый монах в суконном подряснике, шагая вослед, размахивал плетью над головою Павлухи. 

Зять на теще капусту возил... - 

с озорством пропел купец-муравейник, глядя из-за кустов. 

Стенька смотрел на все помутневшими глазами. Тупая покорность Павлухи поразила его. "Да как же он терпит такой языческий глум?! А ну-ка, попробуй кто матку мою запрягчи!.." 

Сердце Стеньки при этой мысли заколотилось так, будто в самом деле увидел он запряженной родную мать... 

Вдруг Павлуха остановился и решительно выдернул из земли лемеха. 

- Баста! - выкрикнул он. - Бей, режь и хоть насмерть секи, сатана, я боле не дам тебе измываться! 

- Не дашь?! - злобно взвизгнул Афонька, подскочил и с размаху хлестнул его плетью по шее... 

Не помня себя, Стенька кинулся к ним. 

- Не трожь, окаянный! - накинулся он на Афоньку. 

Монах попятился. 

- Ты кто таков? - спросил он, опустив свою плеть. 

Степан увидел вблизи красный нос, прыщавые щеки и узкие молочно-голубые глаза, которые воровато прикрылись белесыми ресницами. Непривычный к смелому голосу и решительной речи, Афонька тотчас же оробел перед казаком. Но, заметив в кустах других богомольцев, он опять осмелел. 

- Паш-шо-ол! - заорал он и снова ударил Павлуху плетью. 

Стенька шагнул вперед, выхватил из-за пояса дорожный топорок и одним ударом перерубил у сохи обжу.1 

Широкие ноздри его шевельнулись, и к смуглым, рябоватым щекам хлынула кровь... 

- Ступайте домой! - сказал он всей тройке. 

- Чего ты творишь?! - зарычал на Стеньку мучитель. 

Обе женщины сжались, не смея ступить... 

- Вот так казак! - восторженно выкрикнул рыжий Агапка. 

Афонька со злостью поднял над головою плеть, шагнул на Степана, но не посмел ударить его и отвел свою злобу, хлестнув по глазам Павлухи. 

Мать и Люба в один голос вскрикнули, словно плеть обожгла их лица. Обе ринулись к Павлу, который зажал руками глаза, покачнулся и навзничь упал, ударившись о рогаль сохи... 

Дыхание стеснилось в груди Степана. 

Топорок высоко взлетел у него в руках... 

Только ахнули все вокруг, и Афонька свалился с разбитой головой. 

Стенька сам в первый миг не успел понять, что случилось, и удивленно глядел на длинное мертвое тело возле своих ног... 

- Убил! Ой, убил! - завизжала первой старуха, забыв о своем сыне. - Убивец ты, дьявол! 

- Вяжи душегуба! С нас спросят! - крикнул за ней купец-богомолец. 

Они всей толпой окружили Степана, не смея еще подступиться, схватить. И тут только понял казак, что наделал его непокорный нрав... Он разбросал богомольцев, вырвался и без троп, без дорог скрылся в темном лесу... 

До всего тебе в мире дело 

Сосны стеной стояли куда ни глянь, и не было им конца-края. 

Лил дождь. Ветер пронизывал стужей, ломал вершины деревьев, швырял в лицо сухие колючие шишки. 

Степан потерял счет - четыре ли ночи, пять ли ночей он бродил среди нескончаемых красных стволов. 

Перед ним расстилались болота, топи, и их приходилось по полдня обходить стороной, то вправо, то влево... 

Голос отца звал Стеньку, слышался за лесным шумом... 

"Может, за мой грех помер уж батька и надо мною душа его пролетает", - подумал Степан. 

- Ты мне, батька, помог бы из лесу выйти, - взмолился Степан. - Пропаду ведь я тут не по-казацки - без чести, без славы сдохну. А шел за тебя молить бога... Что грех случился - так с кем не бывает? Ты б меня вывел из лесу, я б помолился, душу твою успокоил... 

Олениха с олененком прошли в чаще. 

"Сколь мяса!" - подумал Стенька. Ему казалось, что пожрал бы и мать и теленка. "Да, может, то знак от батьки: иди, мол, за зверем!" - подумал он. 

Он побрел по оставшимся на земле оленьим следам, по звериной лесной тропе... И "чудо" свершилось: стволы расступились. Свинцовым сумрачным блеском сквозь прогал сверкнуло холодное море... 

Степан только слышал о море. Но те моря, о которых рассказывали Тимофей Разя и все казаки, представлялись солнечными и знойными, а это дышало холодной, осенней мглой... 

Стенька, шатаясь от устали, пошел вдоль пустынного берега. И вскоре встретил рыбачье жилье. Лодка, весла, мокрые сети... Лохматый пес грозно поднялся от порога избы... На его лай дверь отворилась, и вышел высокий рыбак в холщовой рубахе.