- Вот они, злыдни ягастые. Богатым заступа, народу беда! - выкрикнул кто-то в толпе. 

- Знамы язычники! - подхватили вокруг, намекая на знаки земских ярыжек - буквы "3", "Я", красовавшиеся на груди их кафтанов справа и слева. 

- Зевласты ябеды! 

- Змеи ядовитые! - выкрикивали вокруг, стараясь толпой оттеснить ярыжных от побитого мужичонки, чтобы дать ему скрыться. 

- Чего тут стряслось? - спросил старший ярыжка, не обратив внимания на обидные клички, к которым они привыкли. 

- Шапку вон тот в часовне покрал у меня, - указав на побитого, злобно сказал купец. - Я его в рожу зепнул, а товарищ его в те поры унес у меня однорядку аглицкого сукна. Тащите его в приказ. 

- Все видали - ты сам однорядку отдал! - выкрикнул кто-то из толпы. 

Побитый купцом мужичишка только теперь очнулся и обалдело, молча глядел на людей. 

- Вставай! - толкнул его сапогом ярыжный. - Идем в приказ! - позвал он и купца. 

- Под пыткой теперь стоять мужику, - предсказал кто-то рядом со Стенькой. - Купец-то того, кто унес однорядку, ему товарищем назвал!.. 

Степан смотрел на все, сжав кулаки. И вдруг не заметил сам, как вся прямая душа его возмутилась и закипела. 

- Да где ж в тебе совесть, поганское сердце?! - воскликнул он, подступив к купцу. 

Тот взглянул в глаза Стеньки и испуганно отшатнулся, зачем-то крестясь... 

Миг - и купец отлетел спиной на толпу от удара в грудь. От второго удара в ухо он упал и жалобно завизжал. 

- Так его, краснорылого нехристя! - зашумел народ. 

- Вставай, еще раз заеду! - на радость толпе выкрикнул над побитым Степан. 

Ярыжные кинулись на казака, но он отступил на шаг и подсучил рукава для драки. Один из ярыжных заколотил в тулумбас1, призывая на помощь. 

- Уходи, казачок, уходи! В толпе тебя не найдут, мы прикроем! - подсказали Степану. 

Через толпу уже проталкивались стрельцы. Народ "от греха" потек в разные стороны. Стрельцы и ярыжные обступили Степана. Недолгой была борьба: вывернув казаку за спину руки и толкая в шею, его повели в приказ. 

Царская "привилея", данная донским казакам, не позволяла расправиться со Степаном, как с любым московитом: по закону, где было хоть два казака, они должны были сами судить третьего. 

Рассмотрев подорожную грамоту Стеньки, его послали из Земского приказа с подьячим и со стрельцом в Посольский приказ, который ведал донскими делами. 

В Посольском их встретил старик сторож. 

- На кой леший вы его притащили, - ворчливо сказал он подьячему. - Ведаешь сам, до какого часа в приказах сидят. Веди назад, в Земский! 

- Как хочешь, а нам до него дела нет, - возразил молодой подьячий. - Земский приказ не смеет держать донских казаков. 

- Таскаться с ним еще по Москве! Мы иную заботу сыщем, - вмешался стрелец. 

- И я не пойду назад! - заявил Степан. - Затаскаете тут по приказам туды-сюды! Что я - тать?! 

- Идем, стрелец! - крикнул подьячий, уже повернувшись к дверям. 

- Постойте, робята! - взмолился сторож. - Да как я с таким буянцем один?! Хоть его запереть пособите! 

Но Стенька уже узнал о своих правах по пути в Посольский приказ от провожатого, молодого подьячего, который проникся к нему дружелюбием. 

- Ты что, старый черт, царский указ нарушать?! - накинулся Стенька на старика. - В тюрьму меня, казака донского?! 

- Ты не шуми, не шуми! - шепотом остановил его сторож. - Не то вот Алмаз Иваныч услышит. Ведаешь, что он нам с тобой сотворит?.. 

Однако Стенька поднял нарочно такой крик, что по пустым покоям, пропахшим пылью и плесенью, гулко пронесся отзвук. Со скрипом на шум отворилась дверь из какой-то комнаты, и показался рослый, не старый еще человек с холеной русой бородой, без кафтана, лишь в белой льняной рубахе с расстегнутым от жары воротом. 

- Что стряслось? - строго спросил он. 

- Из Земского привели казака донского, Алмаз Иваныч, - с низким поклоном сказал сторож. - Не смел я тебя тревожить... 

- Кто привел, идите сюды, ко мне в горницу. 

Наскоро расспросив подьячего о вине казака, Алмаз Иваныч отпустил его и остался вдвоем со Стенькой. 

- Стало, ты мыслишь, что за правду вступился? - насмешливо спросил он, глядя в лицо Степана серыми, пристальными, усталыми от работы глазами. 

- А что же он уговора не держит?! - запальчиво вскинулся Стенька. - Перво рожу побил мужику, а потом - все равно в приказ! Да еще наклепал про свою однорядку! 

- А на что ж у царя на Москве приказы да судьи? Я мыслю, и без тебя разберут - как те звать-то? Степанка? - и без тебя, Степан, разберут! В Мунгальской орде и то судьи есть и свои законы. А ты не в орде - на Москве! 

Дружелюбный голос думного, дьяка, прямой взгляд и его спокойная строгость внушили Стеньке доверие. Дьяк отложил пачку исписанных длинных "столбцов", придвинул к себе чистый листок бумаги и принялся молча что-то писать, глядя в Стенькину подорожную грамоту. 

- Разин сын... Не того полковника Рази, какой на Украину к Богдану охотников собирал? Тимофея, что ли? - спросил дьяк. 

- Его, - подтвердил Стенька, гордый тем, что в Москве, в Посольском приказе, тоже знают отца. 

Думный дьяк качнул головой и вздохнул. 

- Ты, знать-то, по батьке! И он во всем свете хотел правду устроить своими руками... Ан, может, для той великой правды ныне сам государь трудится! Может, и я здесь на ту же великую правду труды свои полагаю, - сказал дьяк, прихлопнув ладонью какую-то стопку бумаг, словно в них была сложена Тимофеева правда. 

- Ведь Запорожье-то правду искало вперед у царя, да царь не послушал! - сказал Степан, с жарким желанием оправдать отца. 

- А батька твой взялся наместо царя?! Все вы дети - что батьки, что сыновья! - заключил дьяк. - Державное дело - не шутка! Раз царь не послушал - знать, время тогда не пришло... Убили, что ль, батьку? - сочувственно спросил дьяк. - Я слышал - в конце войны он загинул. 

- Искатовали всего паны. Места живого нету, лежит. 

- А ты за батькины раны к Зосиме - Савватию на богомолье, да по пути хочешь Русь на праведный путь кулаком наставить?! - с насмешкой сказал дьяк и серьезно добавил: - Не так строят правду, Степанка. Всяк человек свое дело ведай, а в чужое не лезь - то будет и правда! А коли всяк станет всякого наставлять кулаками, так и держава не устоит - псарня станет!..