Монах перебил ее смехом: 

- Ты, малый, гляди, каковы хоромы ее, высоки да просторны, - сказал он, кивнув на избушку на "курьих ножках", возле которой стояла торговка. 

- Да что ж я, боярыня, что ль?! - простодушно откликнулась та. - Что плетешь! 

Степан допил квас, сплеснул остаток на деревянную мостовую, поставил кружку и, уходя, закончил: 

- Тебе б торговать не квасом, а сбитнем. 

- Пошто? Али квас не добрый? - изумленно спросила торговка. 

- Квас - питье студено, а ты горяча. Возле тебя все бы сбитень кипьмя кипел, - вместо Стеньки ответил ей со смешком монах. 

Идя по Москве, Степан удивлялся, как много здесь каменных и деревянных церквей, хитрой росписью наряженных в яркие краски с золочеными, алыми, лазоревыми и зелеными куполами в цветах и звездах. Он едва успевал снимать шапку, чтобы креститься. Кое-где вздымались невиданные на Дону и в других городах дома по три яруса, с резными балконами, с расписными теремками, увенчанными словно бы девичьими кокошниками или высокими шпилями с золотистыми шарами, с красными петушками или конскими головами на самых верхушках. Но на больших площадях и на широких улицах рядом с каменными хоромами стояли такие убогие хибарки, каких не видел Степан даже и на черкасских улицах. Из пазов между бревен торчал у них мох или кое-как забитая пакля висела, подобно козьим бородкам... "Срамота-то! Ведь сам государь тут может проехать! - думал казак, глядя на такое убожество. - А был бы я государем - дал бы всем денег, чтобы поставили домы не хуже того, что с тремя петухами под алым шатром. Вот то стал бы город! Кто из послов наедет - и все бы дивились, какая моя Москва!" Иные из уголков Москвы ласкали взгляд пестротой раскрасок, тонким кружевом каменных и деревянных узоров по карнизам и на наличниках окон, хитрой резьбою балясин укрытых крылечек. "А хитры же бывают умельцы на все дела! - размышлял Стенька. - Богатым в утеху над эким оконцем, чай, не менее чем месяц трудился мужик! Чай, деньжищ загреб гору, на целую избу хватит". 

Но больше всего дивился Степан не красоте столицы, а ее нескончаемой широте, ее многолюдству, шуму и суетне. "И верно сказала та баба, что слова не слышно от шума! - думал Степан, проходя по Москве. - И куды все спешат, как на круг в Черкасске? А набата не слышно, никто не сзывает. Да то бы шли в одну сторону, а то, вишь, во все концы поспешают!" 

Высокие, покрытые мохом, кирпичные стены Китай-города, башни над воротами поразили Стеньку величием. "Вот так стены! Попробуй-ка кто иноземный дерзнуть на них! Как тут взберешься?! Чай, пушек на башнях - не то что у нас во Черкасске! Держа-ава! Вот то могучесть! Вот тут, чай, послам-то зависть: хотели бы под себя нас подмять, ан не сдюжишь!.. Перво все шири степные пройди, одолей казаков, да всяческих ратных людей, да малые городишки. Кажись, уж и все покорил, а дойдешь до Москвы - и увидишь, собака, что впусте трудился: Москвы-то не одоле-еть!.." 

Он шел вдоль Китай-городской стены ко Кремлю - сердцу всего государства. Издали указали ему стройные шатры кремлевских башен и золотую шапку Ивана Великого. По пути Стенька встретил несколько похорон и две свадьбы. 

"Тут столько народу, что каждый час кто-нибудь помирает да кто-нибудь родится", - подумал Степан. 

У ворот, ведущих на Красную площадь, Степан увидел большую толпу людей возле часовни. 

- Чудотворная божья матерь, - пояснили ему. 

- От ран помогает? - спросил он монаха. 

- От всех скорбей и недугов целятся люди у чудотворного образа, - ответил тот. 

- А можно за батьку? 

Монах не понял его. 

- Ну, раны-то не мои ведь, батькины раны! - нетерпеливо растолковал казак. 

- Язычник ты, что ли?! - Монах покачал головой. - Иди да поставь свечу да молись с усердием! - посоветовал он. 

Степан повернул к часовне. 

Но возле часовни вместо молитвы шла давка: толпа окружила какое-то зрелище. 

- Рожу тебе побить аль в приказ отвести? - кричал дюжий торговец, тряся за ворот щуплого мужичонку. - Рожу бить аль в приказ?.. 

- Сказывай: лучше по роже! - посоветовал один из зевак. 

- Бей по роже, - покорно сказал мужичонка. 

- За что его? Что стряслось? В чем он винен? - расспрашивали друг друга в толпе. 

- Шапку в часовне покрал... 

- Во святом-то месте?! Ведь эко их сколь развелось! Как собак, перебить их, поганых! - переговаривались в толпе. 

Степенно, со смаком, любуясь робостью вора, купец отступил на шаг, скинул с плеч свою однорядку. 

- Подержи-ка... 

И бросил на руки одного из зевак. 

- Не жалей, проучи его, дядя, чтобы другим неповадно! - выкрикнул кто-то. 

Купец неторопливо подсучил рукава рубахи, деловито плюнул в кулак и ударом наотмашь в ухо свалил вора с ног. 

- Вставай, еще раз заеду! - потребовал купец, самодовольно оглядывая зрителей, словно ища одобренья своей выходке. 

С помутившимся взглядом мужичонка, шатаясь, покорно встал перед своим палачом. 

- Бей еще, коли нет в тебе сердца, - сдавленным голосом через силу сказал он. 

- Буде! Хватит с него! Небось ухо-то выбил! - раздались из толпы голоса. 

- А шапки собольи красть есть в тебе сердце?! - издевался купец. - Мало - ухо, печенку выбью! - свирепо добавил он и со злобой еще раз ударил вора "под ложечку". 

Мужичонка осел, подогнул колени и как-то боком упал. Голова его стукнулась об утоптанную жесткую землю. 

- Бог троицу любит. Вставай! Еще в третий! - крикнул купец. 

Но вор лежал неподвижно навзничь в пыли. По бороде изо рта струйкой сочилась кровь. Сочувствие толпы обратилось теперь к нему. 

В народе прошел ропот. 

- Убивец! - выкрикнул одинокий голос. 

- Чего ему станет!.. Пройдет! - деланно и беспокойно усмехнулся купец. - Эй, у кого моя однорядка? - повернулся он. 

- У собаки! - насмешливо крикнули из толпы. 

Купец растерянно озирался: однорядку кто-то унес... 

Раздвигая толпу, перед часовней явились двое земских ярыжек.