В толпе только ахнули от такой неожиданной выходки атамана. Унковский взвизгнул от боли и в страхе отпрыгнул в сени, стараясь захлопнуть дверь, но Степан ее придержал сапогом. 

- Тпру, стой! - повелительно грянул он. - Куды ты уходишь? Али я тебя отпустил?! Теперь ты признал меня, так ответ держи: почему беззаконье творишь, собака?! 

Хмель кружил голову Разина. Удивление толпы его дерзостью, испуг воеводы, перед носом которого Степан размахивал пистолем, посиневший от ужаса Видерос в воеводских сенях - все это еще больше задорило захмелевшего атамана. 

- Какое мое беззаконие? - пролепетал воевода, как заколдованный, не в силах отвести глаза от дула пистоля в руках Степана. 

- Перво твое беззаконие, что донских казаков бездельно держал в тюрьме, пищали у них отымал, лошадей, телеги... - начал Степан. 

- Помилуй... - попробовал перебить его воевода. 

- Не помилую! Далее слушай: другое твое беззаконие, что на вино в кабаке корыстно цену троишь. Чья цена на вино - твоя али царская?! Прибытков с царской казны захотел, вор, разбойник?! - наступая на воеводу, грозно выкрикивал Разин. - Вот я тебя батожьем сейчас на торгу!.. По "государеву делу" на виску пойдешь к палачу, ворище, корыстник!.. Иди пиши от себя к кабатчику, чтобы по царской законной цене торговал! - приказал Степан. - Ну, чего еще ждешь?! 

Воевода попятился в дом. 

- Сто-ой! - крикнул Разин. - Еще пиши от своей руки в съезжую, чтобы отдали там казачье добришко - пищали, да лошадь с телегой, да что там еще... А станешь еще своеволить - я с Дона наеду и шкуру с тебя спущу да закину к рыбам! Ты тихо, смотри, живи. Посадские жалятся на твои неправды... Иди пиши! Что столбом стоишь? 

- Ах ты, сокол ты наш! Вот как ты воевод-то, бояр шугаешь! - воскликнул Силантий Недоля, успевший сюда прибежать из тюрьмы. - Да дай я тебя обойму за весь Дон! - Сквозь толпу протолкался Недоля к Степану и обнялся с ним. - Ах, сокол ты наш, удалец! - приговаривал он, глядя, как и весь народ, на Разина полными удивления и восторга глазами. 

Воевода вынес записки к кабатчику и в приказную избу, чтобы отдали отнятое имущество казаков. Руки его дрожали. 

- Ладно, ты не трясись, - сказал ему Разин. - Живи тихо, честно, никто тебя не обидит... А Разин тебе не вор, казаки не лазутчики - понял?! До завтра гостим у тебя, а там - на Дон. Да и тебе бы градских ворот запирать не велеть: мы с горожанами ныне всю ночь гулять станем. 

Степан сошел с воеводского крыльца, и весь народ повалил за ним к Волге... 

Разинцы разгружали свое добро, прощаясь с судами, которые вынесли их снова к родным берегам. Со стругов снимали боевую добычу и пушки. Суда оставались лишенными парусов, безлюдные, мертвые. Есаулы успели купить в Астрахани и в Царицыне легкие челны, чтобы двигаться на Дон. 

Никита сидел с атаманом на готовой к отплытию оснащенной ладье, где был расставлен атаманский шатер. 

- В Яицкий город к тебе я хотел ворочаться, меня схватили - в тюрьму: мол, казак! Я говорю: "Не казак, а гулящий". С год держали, пустили на волю, - врал Степану Никита. - В ту пору знали уж все, что ты ушел в море. Я в Астрахани поверстался в стрельцы. Пришла тебе царская милость, И довелось мне в корчме услыхать, что воеводский брат царской бумаги не хочет знать да тебя убить прибирает людишек. Я его у корчмы побил, хошь верь, хошь не верь. Оглоблей бил по рукам, по ногам, по башке - не убил! Окаянный, боярская сила, он ожил! Я - в бега. Мыслю - на Дон... Ан тут, в Царицыне, воевода велел хватать, кто с Волги на Дон идет. Схватили меня, как беглого, а покуда сидел в тюрьме, и бумага из Астрахани пришла: писали меня ловить за убойство. Признали... А ты подоспел!.. 

- У какой корчмы ты лупил воеводского брата? - спросил Степан. 

- За стеной, у кладбища, старухи Марфы корчма. 

- Правду молвил во всем, казак. Слыхал я, что ты побил воеводского брата. Да в ту корчму после они меня заманили, хотели побить, и стрелецкого сотника там казаки убили на улице за меня, а Михайла ушел. 

- Погоди, атаман, от меня не уйдет! - злобно сказал Никита. 

В это время в челне со стрельцами к разинской ладье подошел астраханский пристав. Тимошка сказал, что он хочет видеть Степана. Разин вышел к нему из шатра. 

- Здорово, немецкая бобка! Ну, примай стружки да пиши мне запись, что я их отдал, - сказал Степан. - А воевода, дурак-то, страшился, что я их с собой унесу, по суше! 

Видерос указал в отчаянии на пустые струги. 

- Фалконеттен... Канонен... Пушка! - бормотал он. - Воевода, боярин, княссь указал... 

Разин захохотал. 

- Вот что, усатое чучело: хоть твой воевода боярин да князь, а я всех князей больше! Я казак! А ты, чучело, ведаешь, кто то - казак?! Дурак воевода велел тебе пушки мои взять? А ты спросил его, что же он сам не взял? Я две недели стоял у него и пушки увез, а немецкой блохе покорюсь да пушки оставлю? 

Видерос хотел снова развернуть воеводский наказ, но Степан пригрозил ему кулаком. 

- Ты опять за свою "уни-мать"?! Я такую тебе "унимать" покажу, что родную свою не узнаешь! Пошел прочь отселе! Тимошка, гони!.. 

... На рассвете челны тронулись вверх по Волге, к Камышинке. Полы атаманского шатра были спущены. Казаки говорили, что батька спит, а в это время Степан Тимофеевич всего с десятком своих казаков скакал прямиком от Царицына к Зимовейской станице, перегоняя ладьи, и конный обоз, и пешие толпы людей, увязавшихся по пути за его войском... 

Яблочным духом пахнет 

Вокруг двора Разина по-прежнему бродили бездомные беглецы из российских краев, они до последнего времени передавали Алене слухи о муже. Теперь он был уже словно и не казак, а какой-то сказочный великан Вертидуб или Свернигора, про которого еще мать Алены рассказывала ей сказки. Говорили, что он потопил во Хвалынском море тысячу кораблей кизилбашского шаха, взял десять тысяч пленников и поменял их у шаха на русских людей, томившихся в басурманской неволе. Зато теперь у него несметное войско, ему бьют поклоны и воеводы и за столами садят его в красный угол...