- Сбивай-ка колодки со всех. Они со мной на Дон пойдут, - заявил Степан. 

Сотник взмолился, чтобы Степан не трогал колодников, за которых он будет держать ответ перед самим воеводой. 

- Воевода, крещена рать, лучше, чем ты, меня знает; не стал бы кобениться так-то: у меня и дворяне на дне раков ловят! - прикрикнул Разин. 

Полсотни ссыльных стрельцов разместились на разинских стругах... 

Воеводский пристав на челне примчался к Степану. Он дрожал от страха, но долг заставлял его "унимать" атамана от всякого дурна. Воевода сказал, что спросит с него за все, что Степан натворит по пути до Царицына, где Видерос должен был получить от Разина струги и все пушки. 

- Пошто прилез, немец?! - грозно спросил Степан. 

- Воевода мне указал унимать тебя, - пробормотал Видерос. Он для верности заглянул в бумагу и повторил: - У-нимать. 

Разин захохотал: 

- Вот блоха так блоха! Унимать?! Да как же ты унимать меня станешь, дура немецкая! Я за сих людей богу ответчик! Меня царь простил, а их подавно! Иди, пока жив! 

Пристав убрался, считая, что выполнил долг, и не решаясь еще докучать атаману... Капитан дрожал и проклинал воеводу и русскую службу, где ему обещали хорошие деньги, но не сказали раньше, что придется быть приставом при настоящем дьяволе, при одном взгляде которого подирает по коже холод. Видерос знал, что еще в Царицыне ему предстоит разговор со Степаном, и дрожащие губы его сами читали заранее "Патер ностер"... 

Царицын был ближним городом от верховых казацких станиц. Из Зимовейской казаки чаще езжали в Царицын, чем в свой, казацкий, Черкасск. Сюда приезжали крестить детей и венчаться, за товаром на торг перед праздником или свадьбой, тут сбывали добычу удачной охоты и у татар покупали коней и овец... 

Попадая в Царицын, казаки нередко жили тут по два-три дня, "обмывая" в царицынских кабаках какую-нибудь покупку. У многих донцов были здесь в городе тещи, кумовья и сваты. 

Если под Царицын, случалось, набегали из приволжских степей кочевые разбойники, то не раз царицынцы гнали гонцов к казакам за подмогой, и две-три донские станицы пускались в погоню за степными грабителями... 

Когда про Степана прошла слава как про великого атамана и удальца, в Царицыне вспомнили, как наезжал к ним с отцом черноглазый озорной казачонок, который то соколом потравил однажды в поповском саду павлинов, то как-то раз на торгу сунул под хвост ишаку стручок перца и всполошил весь базар, то на масленице в кулачном бою выбил глаз какому-то посадскому мальчишке. Теперь царицынцы вспоминали об этом с добродушием, как о веселых проказах. Овеянный славой, украшенный народной молвой, шел Степан, и весь город хотел его видеть. 

Кривой шорник Иван Сорокин, теперь посадский под сорок лет, которому Стенька в кулачном бою и вышиб глаз, глядел именинником. Он считал себя во всем городе самым ближним Разину человеком... 

Весь Царицын высыпал к Волге встречать казаков. 

Степан помнил с детства эти ворота и крепостные стены. После моря и астраханских сухих степей от них пахнуло запахом дома и почуялась близость казацкой земли... За время похода, подхваченный бурями битв, Разин забыл о семье, о доме. Воспоминание о жене и детях было скорее сознанием того, что где-то там, далеко, они существуют, а теперь нестерпимо тянуло на Дон, лишь бы скорее добраться домой... 

На берегу пенились чарки с пивом и брагой и с царским вином. Царицынцы наливали "со встречей" разинским казакам и есаулам, но больше всех счастлив был тот, кто мог пробиться с чарочкой к самому атаману. 

Разину подносили горячие пироги, гусей, индеек, копченые окорока, икру, балыки... 

- Пей, батька! Несли от души! 

- Меду, батька Степан Тимофеич! 

- Вот бражка так бражка! Пустите-ка угостить атамана! - шумели в толпе. 

- Тимофеич, там пристав не смеет к тебе, спрошает, когда разгружать струга станем, - сказал Наумов. 

- Как поспеем, так станем, пусть пьет покуда! - откликнулся уже подвыпивший Разин. - Ты сам-то пей, тезка! Ишь бражка у них какова, - знать, добрые люди! 

Казаки расположились вместе с посадскими на берегу, разжигали костры, заводили песни. 

- Как живы, как здравы, соседи? Каковы с Дона вести? Все ли у вас у самих подобру? - расспрашивал Разин в ответ на радостные приветствия. 

- Ничего бы житье у нас, Степан Тимофеич, да вот беда: винца-то для встречи немного тебе припасли! Хотели с приездом вас допьяну напоить, ан воевода велел в кабаке на вино троить цену! - выкрикнул кривой шорник Иван Сорокин, насилу дорвавшись через толпу до Степана. 

- Что ты там брешешь! Вину цена царская! - отозвались из толпы. 

- Слыхал воевода - богаты вы воротились, то и хочет с вас цену взять! - пояснили горожане. 

- Да кто ему наши богатства считать повелел?! Нам надо будет считальщиков, мы иных себе принаймем! - возмутились казаки, которым уже не хватало вина, принесенного царицынцами для встречи. - Беззаконник ваш воевода! - кричали они. - Никто свою цену не ставит, кроме царя! 

- Не шумите, робята, наш воевода чуть что - и в тюрьму! - подзадоривали разинцев горожане. 

- Кого в тюрьму? 

- Кого хошь, хоть тебя! 

- Меня?! Казака донского?! 

- У него и казаки сидят. Вы в тюрьме поглядите, - поддразнивали горожане, - там не мене десятка сидит казаков. 

- А ну, атаманы! Идем-ка тюрьму воеводскую глядеть! - позвал Разин, вскочив с бревна, на котором присел было, пока пили. 

Разгоряченный вином, он быстро и решительно зашагал к городским воротам. 

- Батька, куда? - окликнул его Еремеев. 

- Тюрьму посмотреть. А вы тут струги живей разбирайте. Недолго и в путь! - сказал Разин и с двумя десятками казаков пошел в город. 

Любопытный народ устремился за ними толпой... 

Степану были давно знакомы царицынские улицы, тянувшиеся между пожелтевших от зноя садов. Впереди толпы пересек он с детства памятную базарную площадь. Из домишек с резными яркими ставнями всюду по пути высовывался народ, смотрел на Разина с удивлением и любопытством. В осанке его и в решительном взоре был вызов. Разин чувствовал, что из домов и на улицах горожане на него глядят, как на диво. Вот деревянная церковь, где, сказывал батька, крестили Степана и где он венчался с Аленой Никитичной. На площади по другую сторону, прямо напротив церкви, длинная каменная съезжая изба, а под съезжей едва глядят из земли крохотные оконца тюрьмы, забранные толстой решеткой.