- А ну, отходи к чертям, кто тут лазит за мной, а то и башку посеку! - громко сказал он. 

- Да как же тебя одного-то пустить, Тимофеич! Ведь ночь! - оправдываясь, отозвался из-за угла ближайшей избы Наумов. 

- И-их, дура-ак! Нашел отколь провожать! - сказал Разин, неприятно задетый тем, что Наумов, а может быть, и другие казаки слышали весь его разговор со стрельчихой. - Спать ступай! Что ты бродишь за мною, как тень! Как же ты, тезка, князя Мишку, главного волка, поймать не сумел! 

- Он на коне, а мы пеши, батька! - оправдывался Наумов. - Отколь взялся конь, не могу и вздумать!.. Следили робята весь вечер за улицей, а коня не видели... 

- А словить бы нам воеводского брата в разбое, то воевода ласковым стал бы! - поддразнил Степан. 

- А мы еще потолкуем с боярином, Тимофеич! Скажем так: коли уж в Астрахани разбойники на казаков нападают, а по Волге и пуще могут напасть, - заговорил Наумов вполголоса. - Мы, мол, тяжелые пушки покинем все тут, а фалконеток покинуть не можем... А я, Тимофеич, весть получил из Паншина и из Качалинска-города: там к нам новые казаки пристанут и пушки свои с собой повезут. Тогда нам на что тяжелые пушки отселе тащить - без них в пути легче... А фалконетки мы обещаем отдать воеводе у Царицына со стругами, как Волгу минуем... 

- А вдруг да не схочет? - сказал Степан. 

- А мы ему, батька, ясырь привезем в покорность, княжну твою под купецкий залог отдадим да пушки, какие тяжеле. Ну, что там еще?.. Неужто ты шубу ту пожалеешь, какой он тогда любовался? 

- Жалел я добра за казацкую волю! - воскликнул Разин. - Боюсь, он ясырь возьмет, пушки возьмет, шубу на плечи взденет - да снова упрется: скажет, что пушки не все... 

Наумов обрадовался: в первый раз Степан Тимофеич заговорил о выдаче ясыря воеводе как о возможной сделке. 

- А ты, батька, не давай вперед! Скажи: на прощанье, мол, шубу тебе приготовил, а ты не пускаешь!.. Придется, мол, крестному шубу и беречь до Черкасска... 

- Эх, была не была, попытаем! - воскликнул Степан. - Ну, ты ступай спи, - отослал он Наумова. 

- Люблю тебя, батька! - воскликнул Наумов, пожал ему руку и скрылся в своем шатре, невдалеке от шатра атамана. 

Тимошка Кошачьи Усы вскочил с кошмы, на которой сидя вздремнул. 

- Поранен ты, батька?! - тревожно спросил он. 

- Я и сам-то забыл, что поранен, - такая и рана! - отмахнулся Степан. 

Он прилег на ковре. Но рана вдруг стала отдаваться острой болью, мешала спать... "Пойду поброжу по бережку", - сказал себе атаман. Он поднялся и пошел меж шатрами и между казаками, спящими под открытым небом у чадящих костров. 

В воде отражались яркие звезды, какие бывают только в новолунье. При отсвете их чуть маячили в стороне от берега разинские струги. Степан заметил на воде у самого берега рыбацкий челнок, шагнул в него и оттолкнулся ногой. Он нащупал весло, сильно ударил им по воде. Тотчас же вынырнул подле него сторожевой челн. Свет фонаря осветил атамана с головы до ног и, словно бы виновато моргнув, скользнул на воду... 

- Не ведали, батька, что ты, - смущенно сказал караульный казак с челна. 

- А чего ты не ведал, крещена рать! Дура ты, да и все! - усмехнулся Степан, подумав, что всюду за ним следят... 

В несколько сильных ударов весла он бросил челнок к головному стругу, вскочил на палубу и хозяйской рукой решительно распахнул шелковый полог шатра персиянки. Ханская дочка безмятежно спала на своей постели, слышалось ее ровное дыхание и тяжкое подхрапывание мамки. Из шатра пахнуло теплом и сладкими духами... 

- Зейнаб! - шепотом окликнул Степан. Ему нестерпимо вдруг захотелось ей рассказать, что поутру он отвезет ее к воеводе, а потом она поплывет через море к отцу... Как станет ей объяснять, он еще не знал, но был уверен, что она его тотчас поймет и обрадуется... "Вот будет рада так рада!" - подумал он. 

Шепот его разбудил персиянку. Она молча в испуге вскочила и стояла теперь перед ним, светлея неясным пятном. Степан взял ее маленькую горячую, дрожащую руку. 

"Трепышется, будто птаха", - подумал Степан и вдруг неожиданно для самого себя притянул ее ближе с тем самым внезапно нахлынувшим жаром, с каким час назад схватил в корчме Машу... Она была ему ниже чем по плечо. Он нагнулся, чтобы взглянуть ей в лицо... В висках у него зашумело, будто от хмеля, но персиянка рванулась, скользнула мимо него из шатра, и Степан только ловким и быстрым, откуда-то взявшимся юным прыжком успел настигнуть ее над самой водой... 

В его руках, крепко сжавших ее, Зейнаб кусалась, рвала бороду и ногтями впивалась в лицо, уклоняясь от поцелуев... 

С девушкой на руках, не помня себя, Разин шагнул к шатру, как вдруг под ноги его с диким воплем метнулась старая жирная мамка и ухватилась за сапоги... 

- Брысь, чертовка поганая, баба-яга! - зыкнул Степан на старуху, пинком отшвырнув ее прочь... 

И от злости ли, или от крика старухи внезапно он отрезвел, бережно поставил девчонку на палубу струга и усмехнулся... 

- Иди спи, - сказал он, легонько подтолкнув ее внутрь шатра. 

Степан шагнул за борт и спрыгнул в челнок, черневший возле струга на воде, которая начала уже отливать свинцовым предутренним блеском... 

Атаман указал поутру снять с пленных колодки и цепи, связать им руки веревками и рассадить по челнам, чтобы везти к воеводе. Казаки, почуяв, что это начало похода на Дон, весело усаживали ясырь в челны, пели песни... 

С атаманского струга сошел сам Степан Тимофеевич в свою ладью, принял с борта маленькую персиянку и усадил ее рядом с собой на корме. За ней неуклюже, ежась от страха, с двумя узлами добра сползла ее верная мамка, уселась на дно челна, держась за свои узлы. Степан махнул шапкой. Гребцы дружно взялись за весла, и длинная вереница их рванулась по Волге к пристани, где пристали впервые, когда пришли в Астрахань... 

Астраханцы, заметив веселое оживление среди казаков, садились в челны и направлялись к казацкому каравану. Многие кричали здравицы атаману, иные перекликались со своими знакомцами-казаками. 

Челны беспорядочно плыли, толпясь, сталкиваясь бортами, цепляясь веслами. Было пьяно и шумно. Из одних челнов в другие передавали чарки и кружки с вином, со смехом и криками кидали друг другу закуски... Несколько десятков рыбацких лодчонок плыло рядом с разинскими челнами, вмешиваясь в их ряды. Астраханские ярыжки вместе с казаками пили вино, угощали разинцев печеной рыбой, иные просто по-рыбацки закусывали мелкой живой, еще трепещущей рыбешкой, для вкуса присыпав ее толченой солью. Над водой ревели волынки, пели рожки, звенели свирелки...